Хотя Дивляна почти не пила обезвреженного бабкой Радушей колдовского отвара, противиться ворожбе, которую творила дочь самой Марены, было очень трудно. Голос Незваны могучей невидимой рукой вытаскивал душу на Ту Сторону, толкал в темноту, но Дивляна сознательно сопротивлялась и всеми силами, будто мальчик в старинной басне перед печью, в которую, кстати сказать, его пихала на хлебной лопате та самая Марена, руками и ногами упиралась в косяки своего внутреннего «навьего окна» и не хотела выходить.
Однако с Той Стороны ее властно и мощно тянули те, кому назначалась жертва, кого Незвана призвала и разбудила. Дивляна уже ничего не видела сквозь мертвенно-белый туман — то ли внутри, то ли снаружи. Сквозь него на миг проступили очертания моста, а за ним — звездные дороги, расходящиеся тропами по ветвям Мирового Дерева; ветви стали струями призрачных вод, потекли прожилками по листьям… И уже душу окутывал покой, радость от красоты открывающегося ей внемирья…
— Вернись! — снова раздался настойчивый голос, и Дивляна вдруг ощутила себя пятилетней девочкой, оставленной молодыми родителями под присмотром еще крепкой, едва сорокалетней бабки. — А ну, куда полезла, егоза такая!
Видение моста исчезло, будто сон, из которого вырвал строгий окрик. В заклинающем голосе Незваны прорезались неуместные гнев и досада, но Дивляна уже пришла в себя. И ясно ощутила, что она не одна: множество рук держали ее и не давали скользить по черной реке заклинания — рук прохладных, как озерная вода, и теплых, как огонь родного очага. В лицо веяло запахом трав, мерещилась свежесть речной воды, слышался беспокойный шепот — не то девичьих голосов, не то речных струй. А перед глазами вставало солнце — червонный щит Дажьбога, живший в ее крови, поднимался стеной, за которой угасли слова заклятья, померк зовущий голос Марены, бессильный ее пробить.
А потом до слуха Дивляны долетел то ли крик, то ли вой, звериный, яростный, будто сама Ночная Волчица, утратив терпение, решилась на последний отчаянный бросок. Прервав бесполезное заклинание, Незвана метнулась к строптивой, такой неподатливой жертве, сжимая в руке нож. Это уже не было жертвоприношением, ибо путь духу к божеству оказался закрыт, — это было просто убийство. Но дочь Марены, не в силах заплатить кровью Огнедевы за милость для племени деревлян, намеревалась достичь хотя бы своей собственной цели и погубить наконец ту, вместе с которой ей не хватало места в мире Яви.
Содрогнувшись, волхвы потянули за веревки; Незвана бросилась на грудь Дивляны и занесла нож. И тут словно молния метнулась к колдунье и буквально снесла ее, отшвырнула на несколько шагов. Ошеломленные волхвы выпустили веревки — они и раньше сомневались в правильности этого решения, а теперь сами видели, что все идет совсем не так и едва ли принесет пользу. Народ вокруг ахнул, не веря глазам.
На площадке перед костром оказалась старуха — Елинь Святославна, сжимающая в руках здоровенный деревянный пест для большой ступы. Когда все убежали смотреть жертвоприношение, они со Снегулей наконец выбрались из бани, совместными усилиями выбив подпорку. Нянька осталась с детьми, а воеводша бросилась на выручку той, которую любила как дочь, как невестку, как мать своих маленьких внуков. Старухе нечего было терять. Сама княжеская дочь, жена и мать воевод, она не привыкла бояться и мириться со злым делом и на старости лет привыкать не собиралась. А сил ее, утроенных любовью и гневом, хватало и на молодую соперницу вроде дочери Велеса. Даром ли она орудовала таким же вот пестом почти вдвое дольше, чем Незвана жила на свете!
— Змея ты подколодная, сука ты драная! — орала воеводша, умело держа пест и преграждая колдунье дорогу к жертве. Незвана, ошеломленная этим наскоком и падением, сидела на земле и не могла сразу прийти в себя. — Подойди попробуй! Я тебя угощу! Ты у меня узнаешь!
И, не жалея, принялась охаживать колдунью пестом — по голове, по спине, по рукам, которыми та пыталась закрыться.
— Беги, Дивляна! Беги! — кричала тем временем бабка Елинь.
Дивляна вскочила на ноги — никто больше ее не держал, народ вопил от потрясения и ужаса, видя, что обряд прерван, а колдунью бьют! Торопливо сбросив веревки, сорвав вместе с ними невольно и повой с головы, Дивляна безотчетно кинулась бежать к стене, до которой оставалось всего с десяток шагов. Она взлетела на помост, с него запрыгнула на ступень, приготовленную, чтобы сбросить ее обескровленное тело с обрыва горы в воду Ужи, и закричала изо всех сил:
— Помогите!
Голос сорвался — ее ведь почти придушили, и кожа на горле еще саднила от жестких веревок. Зато теперь она встала над стеной и отчетливо увидела, что весь берег, весь склон горы полон людей! В плесковском стане тоже разобрали, что в городе творится неуместное оживление — горит огонь, рокочут кудесы. С Вольгой были свои волхвы, которые по голосу кудесов сразу разобрали, что там кого-то провожают к нижним богам. Люди уже готовились лезть на стену, тащили бревна, найденные во дворах. Вольга приказал рубить ворота — и никто изнутри не мешал плесковичам подойти вплотную, все были слишком заняты.
Сколько бы ему ни случилось прожить, Вольга не забудет этого мгновения — когда над стеной вдруг появилась Дивляна. Он сразу узнал ее, несмотря на то что теперь ее волосы цвета червонного золота были заплетены в две косы и обернуты вокруг головы, как положено замужним женщинам. Простоволосая, растрепанная, с безумными глазами, она, его солнце, к которой он так стремился все эти годы, протягивала руки и кричала, звала на помощь. И ясно было, что она едва выскользнула из когтей смерти, которая и сейчас идет за ней по пятам.
Не помня себя, Вольга с воплем бросился на вал, будто мог взобраться по бревнам тына просто так. Несколько ратников устремились к нему, кто-то подставил плечи, кто-то поднял молодого князя на руки — не думая, насколько это осуществимо, люди пытались подбросить его, помочь добраться до женщины, за которой он пришел и которая гибла у него на глазах. Прыгнув вверх, даже не заметив, что опорой ему служат чьи-то плечи, Вольга уцепился за край частокола и повис, дрыгая ногами в попытке найти опору в гладких бревнах, оттолкнуться, — и сорвался.
А рядом с Огнедевой появились люди. Незвана, дрогнувшая было под первым напором, уже опомнилась.
— Убей ее, убей! — дико кричала она, уворачиваясь от песта в руках Елини.
Кто-то схватил от костра горшок с остатками отвара и метнул в старуху. Тот попал ей в голову, и воеводша упала — слава чурам, не в костер. А Незвана, оглядевшись и стерев с лица кровь из разбитой брови, увидела Дивляну — уже на стене, в двух шагах от спасения.
— Убей ее, что ты стоишь! — Она метнулась к Доброгневу, который в ошеломлении наблюдал за дракой почтенных женщин, которой кончилось жертвоприношение.
Только на него Незвана могла сейчас опереться. Волхвы, посрывав мешающие смотреть личины, лишь таращили глаза, народ издавал вопли ужаса, совершенно растерянный и не способный никому помочь. Все в Коростене и раньше сомневались, что смерть Аскольдовой вдовы послужит им на пользу, а теперь, когда все пошло наперекосяк и боги, похоже, отвергли жертву, на жителей и вовсе не стоило надеяться. Но Доброгнев стоял заодно с Незваной — если не жертва богам, то хотя бы месть плесковскому князю, которая была ему так же нужна, как и ей самой. Месть Огнедеве.