Варево напоминало необыкновенно жирный суп из бараньей требухи. Когда миска опустела, шнифер бросил взгляд на остатки сивухи на дне четвертной бутылки под столом.
– А пить будешь после дела. Да не эту бурду, а коньяк сорокалетний.
– Что за дело-то? – спросил Лукин, чувствуя, как окончательно приходит в себя. Он знал, что это состояние прекратится через пару часов и наступит убийственное похмелье, которое надо будет заливать реками водки.
– Переоденься сперва, – господин кинул ему жандармский мундир и новые сапоги, – для маскарада нужно. Надо вскрыть сейф дома у Стрыльникова. Дом пустой будет. Времени нам два часа, пока охрану меняют, я рядом буду, чтоб чего не вышло. Я беру из сейфа шкатулку, а ты – все, что хочешь. И потом уйдем, жандармы нас и впустят и выпустят.
Лукин ничего не понял. Он тупо мотал портянки. Руки, как ни странно, не дрожали.
– Знаю я его сейф. На заказ делали в Швейцарии. Сложный он. Может, и не справлюсь, даже если говорите, без помех все пройдет. Два двухуровневых комбинационных дисковых кодовых замка с изменяемым кодом – это ведь не шутки.
– Шутки для таких фирмачей, как мы, Никифор Ильич, – ответил господин. – Код я знаю наполовину. Два первых двузначных числа я в зеркало углядел, когда Стрыльников сейф при мне открыл.
– Да батюшки мои! – удивился Лукин. Господин, хоть и неместный, похоже, был человеком серьезным. – Два числа-то мы мигом подберем, дело нехитрое! Струмент-то куда?
– В ранец давай. – Господин встал. – Пошли, пошли, время дорого!
* * *
Пока коляска тряслась по булыжной мостовой к усадьбе Стрыльникова, сыщик закурил и заговорил, придерживая фуражку рукой, чтобы не свалилась от быстрой скачки:
– Я, с вашего позволения, попытаюсь еще раз все изложить. Вы уж меня поправьте, если что.
– Гаврила Михайлович, полноте, – застеснялся Родин своей роли учителя при верном послушнике. – Давайте я начну сам. Минут пять у нас имеется, так что должен успеть. Итак, преступник дерзко и вызывающе крадет статуэтку золотого витязя, один из ключей к сокровищам Ахмет‑бея. При этом он переоделся в дурацкий костюм приказчика, но сей маскарад отлично сработал. Особых примет никто так и не вспомнил: приказчик и приказчик, рожа перемотана. Это факт?
Торопков кивнул.
– Далее, – продолжал Родин, – этот же убийца устраивает очередной маскарад в ресторане, и ему опять все удается! Преступник искал карту, но раритет, по словам Турнезена, находился в сейфе и оттого в лапы негодяя не попал. Факт?
Торопков снова нетерпеливо кивнул.
– Идем далее: архитектор синьор Биацци, который, судя по показаниям герра Турнезена, является тем же самым приказчиком! Снова идеальная игра – никто не заподозрил обмана: ни Стрыльников, ни немец, они приняли нашего прохвоста за итальянского архитектора!
– Теоретически мы можем это предположить, – медленно ответил Торопков, – но это может быть только совпадением… Рисунки нашего художника несовершенны, да и грим с перемотанным полотенцем мог сбить с толку кого угодно!
– Мог! – повысил голос Родин. – Но если предположить, что наш дерзкий преступник такой умелый лицедей, то можно сделать и еще одно предположение. Если преступник не нашел у Стрыльникова шкатулки с картой вчера, то обязательно нагрянет к сейфу сегодня вечером! И нашей засады будет недостаточно!
Торопков, а вместе с ним и трое агентов напряглись.
– Да-да, – продолжал Георгий. – А вот как наш злодей его откроет – это нам сейчас и предстоит узнать. Я предполагаю, что он снова в кого-то переоденется, перехитрит наших полицейских и без препятствий войдет в усадьбу.
Здесь Торопков приказал остановиться и, выдав краткие инструкции хватать всех и каждого, разделил отряд: двух агентов направил к усадьбе по параллельной улочке, третьего, самого дюжего, оставил у подворотни, а сам с Родиным двинулся по прямой. Здесь Георгий продолжал, нисколько не задыхаясь от быстрой ходьбы:
– Я, конечно, могу ошибаться, но, если следовать логике, сейчас он должен быть именно тут. Ведь понятно, что завтра мы сейф изымем. Так что времени у него совсем мало. Добавьте к этому, что он профессионал и готов пойти на все ради достижения своей цели. И еще действует не слишком уж понятно для простых смертных.
– По поводу непонятного. Я еще раз внимательно прочел ваш отчет о повторном вскрытии трупа Стрыльникова, – промолвил Торопков, вглядываясь в улицу, освещенную фонарями. В самом конце ее виднелась огромная усадьба, огороженная кирпичным забором. Перед воротами стояли на посту двое полицейских с винтовками. – Так вот, признаться, я вообще ничего не понял. Причина смерти – разрыв сердечной мышцы, который мог возникнуть в результате удара… А если не удара – тогда чего же? Совсем это мне непонятно.
– Увы, мне тоже, – кивнул Родин. – Ядов в организме не обнаружено, а характер разрыва мышцы не совсем такой, какой бывает от удара… И эта гримаса… Я сам понимаю, что утверждение о нервно-паралитическом шоке от удара – не более чем самообман. Либо это удар не традиционной кулачной или боксерской школы… Может, какие-то японские техники…
– Или же, – усмехнулся Торопков, – ритуалы африканских колдунов, о которых писал лорд Мак-Роберт в своих книгах…
Оба замолчали, наконец сыщик подал голос:
– Но в любом случае появление преступника здесь будет означать его причастность к смерти Стрыльникова и правоту вашей версии.
– Уже означает, – понизил голос Родин и с удивительной быстротой прикрыл огонек на трубке сыщика. – Смотрите! Вот он!
– Каков маскарад, – изумился Торопков. – Какой же талантливый черт! Его бы в театр!
Действительно, через ограду в глубине двора ловко перелезла фигура в мундире жандарма с увесистым тюком на плечах. Мужчина пустился бежать по темной улице прямо к подворотне, но путь беглецу преградили агенты. Через несколько мгновений «жандарм» бросил куль на землю и пустился бежать прочь.
– Шалишь, брат, от нас не удерешь, – радостно прокомментировал Торопков сцену недолгой погони и расправы: на плечи самозванцу сразу же прыгнули агенты, а когда он под тяжестью их тел растянулся на мостовой, ему ловко заломали руки и пару раз пнули по ребрам.
Родин остался в переулке, на случай если у преступника окажется сообщник, а Торопков уверенным шагом подошел к поверженному мошеннику и сказал ему, усмехнувшись:
– Желаю здравствовать, господин майор!
На него глядели глаза смертельно уставшего немолодого человека с помятым лицом, даже усы с проседью уже не топорщились молодцевато, как подобает жандармским, а безвольно поникли к уголкам рта. Был он, однако, крепок и грузен, синяя форма смотрелась на нем ладно.
– Ваша взяла, легаши, – криво ухмыльнувшись, отвечал задержанный. – Скажи своим архаровцам, чтоб клешни мне ослобонили. Базар поведу, коли спросишь верно. – И он сплюнул на пару аршин нечистой слюной, да так, что стало ясно: побывал он и в следственном, и в уголовном, и в казематах, и в острогах, и не единожды, и не дважды, и будет говорить, коли захочет, а коли не захочет – никакой дыбой из него ни слова не вытянешь. Стало также ясно, что из злодея даже высшей, аристократической категории, к которым и должен принадлежать такой преступник, не вышибешь ничем зерно блатной музыки, посеянной в тюрьмах и на каторгах, отвратительное арго, язык уголовного мира.