Над воротами была решётка, на которой прикреплены были буквы. Понятно, что надпись я видел с изнанки. «LEFTPIG EGGINNOCIENT RED». Только сквозь сон это можно прочитать так: «Потерянносвинный невиннояйцевый индеец». Знаю, что неправильно. Повторяю: меня укачало, я почти спал, да ещё бензином основательно пованивало… Тем не менее я долго пытался понять, куда же это нас занесло — а главное, зачем?..
«LEFPIG EGINNOS RED»… Да ёшкин кот! Это же «Der Sonnige Gipfel»! «Солнечная вершина»! Тоже какая-нибудь лечебница…
Тут нас пригласили на выход (с помощью всё той же очень понятной жестикуляции прикладами) — и на некоторое время я забыл об этом моём казусе восприятия. Ну, буквально до ночи.
Нас встретила дама, прекрасно говорившая по-немецки, и уже через несколько минут мы знали всё: что нас привезли в лагерь для интернированных, места ещё есть, скоро ужин, постель получить вон там, а по блокхаузам нас сейчас разведут дежурные добровольцы, не желаем ли вступить в добровольческий корпус, нет? — жаль, жаль, всё равно придётся. Хорошо, завтра. Завтра.
Воняло горелой резиной…
СТРАЖИ ИРЕМА
Макама четырнадцатая
Сперва Абу Талиб и сам считал свой план безумным.
Потом, к удивлению брата Маркольфо, стал помаленьку налаживать старые связи с ночным народом Багдада, с теми, кто не забыл ещё законы, по которым должно жить детям Сасана, со знаменитым Али Зибаком и Зейнаб-сводницей, с тремя сыновьями цирюльника, с Маруфом-башмачником и Айюбом-чеканщиком…
Наконец чем он рисковал, выдавая себя за человека, одержимого детской мечтой о сказочном городе?
Разве судят за предание, преследуют за вымысел, казнят за сказку? Разве существование птицы Рух — государственная тайна? При самом несчастном исходе халиф просто поднял бы очередного беднягу на смех. При счастливом — мог бы и помочь. Ведь халифы и сами горазды искать спрятанные сокровища и готовы для этого разобрать по камешку даже пирамиды в стране Миср. Искали ведь они и сокровища Хосроев, и те клады, что зарыли джинны между Сурой и Хиллой, и пещеру, в которой семь отроков проспали триста лет, и Великую Стену, воздвигнутую Искандаром Двурогим от страшных Яджуджей м Маджуджей. А Моссалама ибн Абд-аль-Малик, так тот лично добрался до Пещеры Тьмы, где скрыт источник вечной молодости, но только факел в руке халифа внезапно погас, владыка струсил и вернулся…
Да ведь целыми толпами выходили на поиски скрытых сокровищ, надеясь, что в толпе окажется счастливец, которому звёзды откроют охраняемый джинном клад. Один раз даже чуть-чуть не открыли. Дело было у развалин Хиджана в священный день Ташрик. Народу собралось чуть ли не тысяча, и не зря, ибо из ниоткуда раздался голос:
— О Абуль Фарадж!
Чудо — среди искателей оказался человек с таким именем и откликнулся!
Но голос продолжал:
— О Абуль Фарадж аль-Маафи!
— Он самый я и есть! — в восторге вскричал счастливец.
Голосу и этого было недостаточно:
— О Абуль Фарадж аль-Маафи ибн Захария ан-Нахрвани!
— Да я это, я!
— Ты, наверное, из восточной части Нахрвана? — уточнил джинн.
— Из восточной, из восточной! — приплясывал избранник звёзд.
— А-а… Нет, нужен тот, что из западной части, — огорчился голос и навсегда замолк.
Потом нарочно искали такого человека, но не было у бедняги Абуль Фараджа никакого тёзки в западной части Нахрвана — видно, джинн решил попросту зажилить порученные ему сокровища.
Да, неплохо было бы заручиться помощью государства — всё равно ведь Многоколонный пропустит лишь тех, кому положено…
…Услышав от мнимого халифа само слово «Ирем», халиф настоящий немедленно вышел из своего укрытия и собственной рукой заткнул Абу Талибу рот. Поражённый поэт с ужасом глядел, как внезапно переменился праздный гуляка Харун-ар-Рашид. Из тщедушного капризули превратился он в грозного льва, мучимого глистами. Владыка пинками разогнал спрятанных зрителей — законных и незаконных, сбил с Джафара чалму и чуть не удушил ею, потом отдал Отца Учащегося в руки Князя Гнева:
— Пусть расскажет, кто послал, кто надоумил его искать Град Многоколонный! Назовёт имя — получит легкую смерть… Имя! Всего лишь одно имя!
…Когда рождается на земле поэт — да не такой, какие сотнями толпятся у тронов и в домах вельмож, а подлинный шаир, — в разных концах земли просыпаются две птицы.
Одна зовётся Маджд — слава, другая Маут — смерть.
Птица-слава похожа расцветкою на павлина, тучностью же — на индюка или каплуна. Крылья у неё кургузые, ноги толстые и короткие. Неторопливо, вперевалочку отправляется она искать предназначенного ей поэта. Иногда подпрыгивает и даже дерзко пробует пролететь несколько шагов. Направление, правда, держит верное, но и только.
К сожалению, птица Маджд не только толстая и ленивая — она ещё и бестолковая. Часто бывает так, что прибивается она ни с того ни с сего к заурядному стихотворцу, что попался на пути, и начинают все говорить только о нём, и ласкают его, и осыпают дарами за напрасно.
Не такова птица-смерть. Чёрные крылья её раскинуты так широко, что может она бесконечно и неустанно бороздить небо, ни на минуту не присев для отдыха, а уж промахнуться она никогда не промахивается. Это всякий знает.
Поэтому птица Маут почти всегда и поспевает к певцу первой.
Лишь иногда, редко-редко, судьба — мать коршунов решит вмешаться в это состязание, посланцы её отгоняют птицу Маут подальше и поторапливают птицу Маджд к заждавшемуся и зажившемуся шаиру.
Но Абу Талиб аль-Куртуби не дождался ни той, ни другой.
Он не назвал палачу имени и не умер.
Он сошёл с ума. Он стал зверьком, живущим в голове кита Аль-Бахмута и хранящим наш мир от разрушения.
Безумцев же в те времена не казнили.
Безумец уходил из нашего мира и был уже не подвластен его законам.
Тот, кому посчастливилось сойти с ума в Багдаде, отправлялся в Маристан — обитель одержимых.
Дервиши ордена Саадийя самонадеянно именовали себя врачевателями безумия, что впоследствии было справедливо сочтено ересью — Аллах излечивает через табибов только телесные недуги. Дервиши ордена Саадийя не стригли волосы, носили чалмы жёлтого цвета и беспрекословно подчинялись своему шейху — Саададу-Дин-Джабави.
Время от времени шейх проверял своих учеников на верность. Для этого он укладывал их в ряд, садился на коня и ехал прямо по спинам. Те, кто отказывался, шевелился, проявлял словесное недовольство, объявлялись безумцами и переходили из врачей в больные. Но подобное случалось редко.
О том, как и чем лечат в Маристане, даже слухов не водилось.
Бывало и такое, что глупый деревенский разбойник, спасаясь от неминуемого правосудия, прикрывался потерей рассудка. Саадиты быстро выводили хитреца на чистую воду.