— Ага, пошутил, — Серега прищурился, сплюнув далеко в сторону. — У меня самый настрой шутить такими вещами. Это Викторовна позавчера обрадовала, как на смену пришел. Твоему другу в отделении ногу сломали. Санитары, конечно, больше некому, только кто ж признается… Бабка собралась жалобу на них писать, да ее начмед дурдомовский перехватил. Дескать, бабуля, а что вы на нас бочку катите? Мы, вообще-то, вашего сына лечим, а вы к нам с такой черной неблагодарностью, ай-ай-ай, нехорошо. Вы лучше вспомните, может, это «Скорая» ему что-то сломала? Они ж его били-колотили, чуть не прибили, правда? Вот и пишите, как было. И эта старая… — ругательство вышло таким, что Антон невольно сморщился, — так и сделала. На трех листах расписала, как ее нормального сыночка два оголтелых кровожадных дебила едва в гроб не уложили в процессе оказания скорой медицинской помощи. Про то, как он себя на вызове вел, — ни слова, понятное дело, зато про нас аж три абзаца выстрадано, с лирическим окончанием «Разве это врачи?!».
Шумела сосна, капли наотмашь лупили содрогающиеся волны. Гром зарокотал ближе и явственнее.
— Я, как узнал, чуть со стула не рухнул. Это ж какую сучью совесть надо иметь, чтобы после того, как ее выродок тебя почти инвалидом оставил, еще жалобы катать? Падла, придушил бы…
— Серег, хватит, — негромко произнес Антон.
— Да что хватит? — вскинулся напарник. — Что хватит? Ты что, думаешь, что тебе кто-то за травму заплатит? На реабилитацию отправят? Медалью, мать ее, наградят? Антоха, приди в себя!
— Да я и так в себе. Это ты что-то нервничаешь.
Щелчок пальца отправил недокуренную сигарету в полет. Серега вскочил, звучно шлепнув кулаком о ладонь.
— Слушай, Псих, вроде тебе только глаз подбили, а чувство такое, что мозги тоже задело. Я тебе рассказываю, что у нас проблемы, а ты, как пыльным мешком ударенный, сидишь и тормозишь!
— Если я кругами буду бегать, что-то изменится? — Антон осторожно приподнялся, слегка сморщившись — в плече уже привычно стрельнула тупая боль. — Понял я тебя, понял. Жалоба на нас.
— Ну и?
— Ну и дай ей бог здоровья и долголетия. — Парень отвернулся, прищурившись, стал рассматривать пляшущие возле самого берега пенные шлейфы, теребящие мусор, смытый с прибрежных камней.
Некоторое время они молчали.
— Антох? — осторожно спросил Сергей, присаживаясь. — Может, конечно, не в свое дело лезу… но… это не в Кристине дело?
Не оборачиваясь, Вертинский слабо улыбнулся.
— Ты имеешь в виду, не собираюсь ли я вены себе резать снова?
— Имею то, что имею, — смущенно буркнул напарник. — Она что… приходила?
— Угу, позавчера.
— Я-ааасно! — со значением протянул Серега, зловеще хрустнув костяшками пальцев. — И какого дьявола ей надо было? Мириться?
Антон помотал головой, скривившись — шею неудобно тер ремешок косынки, поддерживающей лонгету, уже порядком разлохматившуюся от времени.
— Я и сам не знаю, что она хотела. Поговорили ни о чем. Она ушла.
— Вернуться не уговаривала?
На короткий миг Антон закрыл глаза, вспоминая узкое бледное лицо с небрежно завязанными в пучок черными волосами, слезы, текущие из глаз, тонкие пальцы, слегка дрожащие, касающиеся гипса, испуганные глаза, искусанные губы, глупые, ненужные слова…
— Нет.
— Ладно… — Видно было, что напарник не до конца поверил. — Так что с тобой такое? Ты как… блин, даже не знаю, как выразиться…
— Ты уже выразился. Пришибленный.
— Вот-вот!
Дождь окреп, усилился, забарабанил с удвоенной силой — кольцо сухой земли, окружающее лавку, угрожающе сузилось. Полотнища ливня надвигались, переплетаясь в вышине, словно декорации грандиозной драмы, которая должна была вот-вот разыграться, под грохот грома и блеск молний. Клены задрожали, словно в предчувствии чего-то страшного, неумолимо приближающегося.
— Не пришибленный я, Сереж, — произнес Антон. — Просто за полтора месяца у меня было очень много времени на раздумья.
— И чего ж ты такого надумал?
— Да ничего нового. — Прикусив губу, парень поднялся, придерживая здоровой рукой больную. — Просто думал. И понял, что почти пять лет я занимался не тем, чем стоило.
— А, не начинай, — раздраженно отозвался сзади напарник. — Слышал уже, всю плешь проел — деградируешь, мол, навыки теряешь, квалификацию, умение клинически мыслить…
— Не только это. Я теряю самое главное — умение быть медиком.
— Не понял. Это как?
Небо расколол сияющий зигзаг. Почти сразу же вслед за ним торжествующе сотряс воздух оглушительный раскат. Где-то далеко, едва слышно, заголосила автомобильная сигнализация.
— А вот так, Серег, — тихо произнес Антон, глядя на беснующееся море. — Самое главное мы с тобой стали забывать — что с больными людьми дело имеем. Сопереживать разучились. Сочувствовать. Щадить. Прощать. Подожди, не перебивай! Ты же знаешь, что я прав. Мы пациентов давно уже не как пациентов воспринимаем, а как врагов. Как преступников. И обращаемся с ними так же. А в чем вина была того товарища, что мне руку выдрал? Он же не сам себе эпилепсию в магазине приобрел! При этом мы его с тобой прибить готовы были, хотя он был так же виноват, как матерящийся попугай из «Острова сокровищ».
— Может, мне его надо расцеловать было, когда он тебя на пол кинул? — прищурился напарник.
— Не в этом дело.
— Так в чем же? — не успокаивался настырный Серега. — Поясни недалекому, давай.
— Не обижайся, — примирительно ответил Антон. — Я помню, что ты для меня и Викторовны сделал, и, видит бог, этого не забуду. Просто… не мое это, Серег. Я в медицину шел людей спасать, из могилы их вытаскивать, с того света, чтобы в те самые три минуты, когда еще можно что-то изменить, я оказался рядом, понимаешь? Это моя детская мечта была… смешно, конечно, но всегда хотелось героем быть. Помогать, спасать, утешать, защищать. А вместо этого я занимаюсь тем, что морды бью, руки кручу и душу вдобавок, когда битье и кручение не помогает. Так, в рутине, оно как-то не бросалось в глаза, а вот сейчас, когда второй месяц только стены квартиры вижу — как обожгло. Чем я занимаюсь, зачем я это делаю, к чему меня это приведет? Ну, еще годик побегаю за психами, ну второй, ну пять даже — и что? А если вдруг передо мной инфаркт с кардиогенным окажется, я ж буду стоять и рот разевать, потому что уже ничего не помню!
— Надумал уходить, значит, — помолчав, произнес напарник. — Нет, я тебе не мама, отговаривать и уговаривать не буду, тем более теперь, когда ты с плечом своим… только, Антох, ты не думай, что на линии все настолько шоколадно. Я там два года сутки через двое отбарабанил, пока сюда не перешел, насмотрелся. Думаешь, там каждую смену реанимация-интубация-дефибрилляция? Хрен там! Бомжи в канавах, бабки на десятых этажах без лифта, пьяная шпана, блюющая на улице, обдолбыши всякие с передозами, мамаши, которые рожают пачками и знать при этом ничего не хотят, а «Скорую» всерьез считают чем-то вроде домашней аптечки — мало? Еще температуры, поносы, давления, когда все лекарства рядом, на тумбочке лежат, всякие «отвезите в больницу, такси дорогое», «сделайте укол, чтобы он не пил», «я в больницу не поеду, я лучше вас еще вызову»! — Последнее Сергей почти выкрикнул, наливаясь кровью. — А еще алкашня с их пьяными разборками, еще быдло с кулаками, еще собаки, которые все, как одна, не кусаются! И каждая тварь, с тремя классами образования и двумя извилинами между ушей, может тебя безнаказанно обматерить в пять этажей, да еще и пнуть — и ему за это ничего, ничего, Антоха! — не будет! Понимаешь? А за свою помощь тебя не то, что благодарить не будут, тебя будут такой грязью поливать, что ее лопатой раскидывать придется! Дедушку спасли, а на полу наследили! Приступ купировали, но долго ехали! Кардиограмму сняли, а сердце не послушали, а вдруг там инфаркт? Не сталкивался? Это та самая линия, брат, куда тебя так тянет!