Я пожал плечами. Маленькая дурочка сама не знала, что несет. Ей бы почитать своего земляка Толстого. Как там было? «Кто же казнил, убивал, лишал жизни? Никто. Это был порядок, склад обстоятельств». Но деревенская простушка, она скорее всего только слышала про знаменитого писателя. А я вот, умный житель университетского города, читал. И при случае мог бы сослаться на русского классика.
* * *
Наш богемец основательно снюхался с Гольденцвайгом. Оба куда-то запропастились почти на целый день и возвратились с трофеями. Похоже, Гольденцвайг сумел продать свои коронки. Греф, тот тоже где-то шлялся, видно имел гешефты с татарами.
Около семи часов объявили о приезде девушек. Их разместили в двух автофургонах на окраине деревни. Народ побрел становиться в очередь. Отправились даже Дидье со Штосом – подлечить истерзанные души. Я остался, собравшись написать хоть что-нибудь Гизель и Кларе. Вдруг захотелось, без всякой причины. Несмотря на апатию и безразличие.
Сочиняя первое послание, я услышал краем уха разговор проходивших за оградой коллег.
– Цольнер долго не протянет.
– С чего ты взял?
– Он утратил нравственный стержень.
– Он его имел?
Кто говорил, я не заметил. И тем сильнее разозлился. Скоты. Но с другой стороны, был ли у меня в самом деле этот дурацкий «стержень»? И если был, то какой? Преданность родине? Ну да, за пару тысяч километров это чувство здорово крепнет. Верность вождю? Разогнался и прыгнул. Солдатский долг? Не знаю, конечно, чисто теоретически… Католическая вера? Не смешите мою прабабушку. Если я добрый католик, то Гольденцвайг американский ковбой.
По всему выходило, что я пустой, бесхребетный, бесстержневой человек. Если не позор Германии, то и никак не гордость. Чихать. Я встал и направился в сарайный клуб, полагая, что сегодня там будет пусто. Однако просчитался. В сарае сидели Главачек с Гольденцвайгом и пара новобранцев (я по-прежнему мысленно называл их так, хотя они считали себя, не без оснований, настоящими фронтовиками). Один был знакомым мне Йозефом Шиле, тем самым, для которого я сочинял письмо. Имени второго я не знал. Сегодня утром Шиле прозрел и пребывал в безмерной радости.
Едва я увидел знакомые рожи, мне захотелось вернуться обратно. Но Гольденцвайг истолковал бы мой уход как собственную победу. Поэтому я остался. Скинул китель, растянулся на лавке, нацедил в кружку пива. Гольденцвайг продолжил беседу. Часть его высказываний предназначалась мне. Нового я не услышал.
– Правильно, – говорил сутенер своему конфиденту, – нечего нам там делать. Глупо платить на оккупированной территории, есть винтовка в руках – не устоит ни одна. На акциях бывало сами юбки задирали, лишь бы живыми остаться. Я с жидовками, конечно, ни-ни, а с русскими так запросто, вставил, вынул, она и рада, что отпустили. Те еще суки славянские.
Главачек вступился за земляков из протектората.
– Не все славяне одинаковы, друг. Вот, скажем, у нас…
Гольденцвайг не стал настаивать на высказанном тезисе, предпочтя ограничиться установлением дистинкций.
– Не все, не все, но вот русские да поляки еще – редкостные сволочи.
Мнение насчет славян имелось и у новобранцев:
– Сербы тоже скоты порядочные. У меня вон дядя погиб в шестнадцатом. На русском фронте.
– Известное дело, – согласился Главачек. – Столько бед из-за никчёмного народца.
– А вот хорваты вроде ничего, – заметил Йозеф Шиле. – Я про них по радио слышал.
– Я тут недавно видел хорватов своими глазами, – похвастался Гольденцвайг, – геройские ребята. Без умствований. Дело делают, а не…
Пассаж опять предназначался мне. Я ограничился тем, что приоткрыл глаза и пристально поглядел на мерзавца. Удивительно, но он не выдержал первым – смешался и стал смотреть на дверь. То-то. И нечего клепать на хорватов. Разные они, точно так же, как мы.
– А словаки? – спросил новобранец. – Первое независимое государство новой Европы. А ведь тоже вроде славяне.
Главачек фыркнул и пробурчал:
– Им слишком доверяют.
Гольденцвайг натужно рассмеялся.
– А кому доверять – вашим чехам, что ли?
Главачек повторно вступился за честь земляков.
– Чехи наш народ, имперский. Его просто сбили с пути масарики и бенеши.
Гольденцвайг махнул рукой и подлил собеседникам пива. Что отрадно, стараясь не глядеть в мою сторону.
– Пейте, молодежь. Только закусывать не забывайте. Мясцо берите на столе.
Я ухмыльнулся. Вот ведь наглая рожа. Был на переднем крае ровно столько же, сколько они, а ведет себя словно их старший товарищ.
– А белорусы – это кто? – спросил Йозеф Шиле у Главачека, в котором признал эксперта по славянскому вопросу.
– Тоже какие-то русские, – неуверенно ответил тот. – Обитают на севере Украины. Бедно живут, очень бедно.
– А галицийцы? – спросил другой со ртом, набитым мясом.
– Черт их знает, говорят, поляков здорово не любят.
– Они вроде украинцев?
– Ага, только не русские.
– А украинцы?
– Вроде русские.
Гольденцвайг решительно возразил:
– Какие там русские! Ни черта они не русские. У меня был знакомый украинский полицейский, так он говорил, что русские – это для настоящего украинца главные враги, одно плохо – много среди украинцев пока что русских, работать надо, чтобы всех повывести.
Главачек хмыкнул.
– Вот вы и выводили.
– Выведешь их, – раздраженно буркнул Гольденцвайг, – ведь их что тараканов. Одним словом, большевики. Но бабы есть ничего, со всех сторон. Я бы себе потом завел поместье с десятком хороших баб. И каждый бы день по две. И чтобы знали место, твари.
Я попытался вспомнить, от скольких уже слышал подобные прожекты. Главачек был сходного образа мыслей, однако с незначительным нюансом. В отличие от сутенера, он был менее брутален.
– Я бы лучше десяток девок к себе домой увез. Обращался бы с ними как следует, ну а они, понятное дело, со мной. Люблю, когда ротиком на коленках.
Я вдоволь наслушался и был готов уйти. В конце концов, я пробыл тут достаточно, чтобы присутствовавшие поняли – на Гольдена мне чихать. Но пока я собирался с духом, меня опередил Йозеф Шиле. Подойдя к двери (сквозь проем я отчетливо видел женский силуэт на огороде – Таисьин или Клавин), сопляк расстегнул штаны и принялся с наслаждением ссать. Возможно, слово «мочиться» является чуть более культурным, но в данном случае оно бы было неуместным. Пьяное животное именно ссало. Демонстративно, поводя орудием ссанья по сторонам и издавая радостные звуки. Вероятно, дожидалось, когда испуганная женщина кинется наутек. Но силуэт оставался на месте, и я легко представлял себе неподвижный Таисьин взгляд (все-таки хотелось, чтобы это была не Клава). Ссыкун был слегка изумлен. Пытаясь добиться ожидаемого эффекта, он преувеличенно долго отряхивал капли со шланга – а вернувшись, заявил, что русские – жуткие свиньи и совершенно не знают приличий.