Я отпрянул от Ирины, не зная, чего ожидать, но она осталась лежать. Сначала неподвижно, затем резко вздернула руки к вискам и зажмурилась, но уже секунд через десять расслабилась. Глаза так и остались закрытыми.
— Готово, — удовлетворенно заключила Катя. — Будет спать и видеть прекрасные сны,
— Уж не знаю насчет прекрасных, — пробурчал я.
— Не гунди. Надо ее окончательно обезопасить.
— В смысле?
— Чтобы на нее ничего не упало. Ходики эти сними.
На всякий случай Катя накрыла шею Ирины подушкой. Я подставил стул и хотел снять со стены ходики, но только потянул их на себя, как одна из гирь сорвалась и с грохотом ударила в прикроватную тумбочку, на которой стояла чашка на блюдечке. Попадание было точным — чашка раскололась, и самый крупный осколок ударил в подушку, в то место, где под ней была шея.
— Фильм ужасов можно снимать, — сказала Катя.
— Да уж…
Я забросил ходики на кухню, а затем планомерно принялся выносить из комнаты все лишние предметы,
— Одеялом еще накрой! — посоветовал я в одну из ходок.
— Задохнется. Все ей метится в шею, значит, шею и надо защищать.
— Вот зараза! — воскликнул я, пораженный внезапным озарением. — Скорее на пол ее!
Уж не знаю, поняла ли Катя, что меня к этому побудило, но раздумывать она не стала, а сразу стащила Искорку на пол с кровати.
— На середину! — я отбросил вазу, которая была в руках, и помог Кате оттащить Ирину на середину комнаты.
— Ты чего? — спросила Катя.
— Пружины в кровати!
В ответ на мои слова крученой пикой из-под покрывала вырвалась лопнувшая пружина и замерла сколотым острием вверх.
— Лихо, — шепнула Катя. — А в полу ничего нет?
— Если только бомба, оставшаяся с войны и попавшая под фундамент.
— Это реально. Куда ее тогда?
— Никуда. Бомба может оказаться в любом месте Равно как и шальной метеорит, залетевший в околоземное пространство из глубин космоса. Надежда на то, что, уснув, Ирина все же перенесется в сферу взаимодействия. Тогда тут на нее перестанет все набрасываться. Можно как-то узнать, спит она или нет?
— Не знаю. Вообще она должна быть в наркотическом сне.
— Ладно. Все, что могли, мы сделали. Остальное зависит от того, насколько верна твоя теория.
Мы просидели над Ириной дотемна, постепенно успокаиваясь. Вероятностные флюктуации перестали досаждать нам и угрожать Ирине. Время от времени включался холодильник, заставляя весь дом ходить ходуном.
— Пожрать бы чего-нить… — вздохнула Катя.
— В холодильнике смотрела?
— Там только огурцы в банках.
— Тоже еда, — пожал я плечами.
— Пожалуй.
Она притащила из кухни вскрытую трехлитровую бутыль с солеными огурцами, и мы принялись ими хрумкать. Ничего себе были огурчики. К ним бы водки еще.
— Больше вообще ничего?
— Ничего. В буфете есть еще рафинад.
А что? Рафинад тоже есть можно. Я набрал полную горсть и закидывал в рот, чередуя с огурцами.
Часы на мобильнике показали восемь вечера. Ирина ровно дышала, оголенная кожа покрылась мурашками.
— Вы с ней трахались? — неожиданно спросила Катя.
— Было дело, — неохотно ответил я. — Так, по-дружески. Типа, чтобы не дать умереть друг другу от сексуального голода.
— По-дружески лучше дрочить, — Катя пожала плечами. — Вместе, если одному надоело. Это куда честнее, чем использовать для дрочки другого человека под видом секса.
— А в чем разница?
— Секс — это когда обоими руководит безудержная страсть. А если по-дружески, то какая же может быть страсть? Фигня и самое настоящее извращение — дрочка друг об друга.
— То есть ты против петтинга? — улыбнулся я.
— Да при чем тут петтинг? Если безудержная страсть, то и петтинг становится настоящим сексом. А если страсти нет, то хоть Камасутру по полной программе устрой, все равно будет дрочка.
— Н-да…
— Что, парит тема?
— Да нет. Просто я никогда не считал дрочку чем-то плохим.
— Я тоже. Но дрочить друг об друга плохо. Для этого руки есть. А у людей предназначение намного выше, чем быть устройством для удовлетворения.
— А, вот ты о чем? Тогда согласен.
— Как же согласен, если с Ириной трахался по-дружески?
— Тьфу на тебя! — рассердился я. — Ну что ты прицепилась? То тебе не так, это не эдак!
— Хочу сделать тебя лучше.
— И ты со всеми так?
— Ну да… Стараюсь.
— Хочешь, угадаю с одного раза? Мужчины рядом с тобой не задерживаются.
— Да и не очень-то хотелось. А как ты узнал?
— Я экстрасенс.
Помолчали. Снова включился холодильник, отчего рассол в бутыли пошел рябью. У Ирины дрогнули веки и губы.
— Просыпается? — насторожился я.
— Не знаю. А сам ты не можешь заснуть?
— В смысле?
— Ну ты ведь тоже нюхал грибную дурь! Если уснешь, может, окажешься в сфере взаимодействия вместе с Ириной.
— Так моего тела там нет.
— И что? Иринино тело тоже осталось в непригодном состоянии. Может, от этого не зависит? Попробовал бы! Вдруг ей там помощь нужна?
Чуть ли не силком она меня уложила на пол и приказала:
— Спи!
Как будто по приказу можно уснуть!
— Я так не могу.
— До чего же капризные мужики!
Ирина едва слышно застонала и дернулась.
— Тихо! — я привстал. — Она точно просыпается!
Дыхание Искорки сделалось неровным, грудь вздымалась, по лицу пробегали быстрые, едва различимые гримасы. Внезапно она широко распахнула глаза и очень отчетливо произнесла:
— Саша.
— Да. Как ты?
— Я там была. Вся в иголках. Мертвая. Ой, Саша, как страшно возвращаться в мертвое тело!
— Успокойся, все хорошо. А потом, потом-то что?
— Я в тело вошла, как душа. Жутко было, но тело ожило. И все зарастало, а иглы выдавливались.
Похоже, конечно, на наркотический бред, но разве все, происходившее в сфере взаимодействия, не напоминало галлюцинации?
— Я встала и пошла. И еще видела танки, чуть левее от того места, где нас накрыло. Много танков. Все с польскими опознавательными знаками.