– Спи, хороший мой, спи…
– Там двое – из моих клиентов, – сказал Лев. – Был бы я без дырок – вернулся бы…
– Бросил бы меня?
– Я ведь присягу принимал…
Светлана промолчала.
Утром они постучались в ворота небольшой фермы в предгорьях.
Кто я для него, подумала Светлана смутно. Хромота на вторую ногу… Пожилая женщина в сером платье с передником, в черном чепце – открыла дверь. Лев тихо говорил, что-то показывал, не выпуская из рук. Женщина измерила взглядом его, ее, прищурилась на Билли – Светлана чуть повернулась, прикрывая малыша телом. Ведьма…
Их накормили во дворе под навесом и с собой дали небольшой узелок.
Как ни удивительно, офицеры группы восприняли сообщение о предательстве если не спокойно, то по крайней мере как нечто ожидавшееся. Чуял я гниль, сказал Баглай, с самого начала гнильцой тянуло… Списали нас, гниды, скрежетнул Никольский, прав был Алька Величко, а, Степа? Да что мы, не найдем, где выйти? – почти растеряно сказал Брянко, – ерунда какая: проход найти… Эх, Андрюша, нам ли жить в печали, нам ли жить… – Никольский взъерошил ему волосы. Ну, найдем мы проход – дальше-то что? Брянко вздохнул – и вдруг замер, уставившись строго перед собой. Дошло…
И будем мы без вести пропащие, сказал кто-то и подчеркнул, если не врубился кто: пропащие.
– Товарищи, – обратился Туров к командирам, – прошу осветить личному составу обстановку такой, какая она есть, ничего не смягчая. Каждый должен понять, переварить… Но – выход найдется. Один на всех или…
– На территории Союза они проходы закроют, – сказал Никольский. – А вот…
– Денис, – сказал Туров и накрыл его руку своею.
Его внесли в дом.
– Какой счастливый день сегодня, – говорил рядом скрипучий женский голос. – Годами никто не заходит, а сегодня уже вторые гости дорогие. Кладите сюда. Робинсон, грей воду. Нужно будет горячей воды. Господи, зачем я тебе жаловалась на то, что не с кем словом перекинуться? Робинсон, как твое мнение, тот утренний джентльмен не был врачом? Он ездит на такой же двуколке, что и покойный доктор Китченер. Хотя – какие сейчас могут быть врачи… Вдова его близкого друга, так мы и поверили, Робинсон. Смотрела на него, как кошка. Всегда видно, кто есть кто. Еще и с ребенком. Мальчик хороший, но жизнь у него будет скверная через такую мать. Разве порядок женщине с ребенком ездить по пустошам с посторонним мужчиной, пусть он и офицер и джентльмен? Может быть, он все-таки умел врачевать? Или она. Робинсон, до чего мы докатились, женщины стали разбираться в ранах, это ужасно. До чего мы докатились… Вот и чай. Пейте, джентльмены…
Глеб одним глотком протолкнул в горло пахнущий медом и молоком шарик горячей воды – и, насмерть опьянев, уснул на несколько минут. Потом его мыли и перевязывали. Поили и кормили – до слез мало, жидкой овсянкой, он готов был бежать и сам добывать себе пищу – но удержали, убедили: сразу много нельзя, опасно. Спать он уже не мог, но и встать не мог, и никто не приходил разговаривать с ним, и оставалось только вспоминать о чем-то и грезить…
Никогда еще со времен налета на тюрьму Апдаун он не чувствовал такого подъема, такого внутреннего жара – предвестника неизбежно победы. Но тогда – это была лишь его личная маленькая победа среди сплошных чужих неудач, да и то – тут же украденная у него победа. Скотина Макнед вышвырнул его, как стреляную гильзу. Сейчас же – в случае удачи можно было рассчитывать на… на все. Именно так: на все. Доггерти нервно поскреб щетину. Революции тем и хороши, что позволяют рассчитывать сразу на все. Правда, и расплата за неудачу… но уже нечего больше терять. Уже давно нечего терять. Все потеряно, кроме жизни, а она не стоит ничего.
Генерал Доггерти. Президент Доггерти. Или даже король Руфус Первый. Почему нет?
А надо всего лишь сыграть завтра тонко и точно. Все готово, осталось поднести спичку..
Все равно, что надеяться полетать, вставив себе пороховую ракету в задницу. Начнется такая мясорубка, сквозь которую проскочить – один шанс на тысячу.
Спасем революцию. Спасем скотину Макнеда – хотя бы на время. Надолго не удастся: военные имеют на него огромный зуб. Раздавят в любой момент, дай только повод.
Вот провал завтрашней авантюры и станет поводом…
Доггерти засмеялся про себя. Да, и удача, и поражение – будут для Макнеда роковыми. А для него роковым станет только поражение…
Тоже неплохо.
А все-таки надо было еще тогда, когда понял все – подойти к нему, к коллеге, и всадить весь барабан. Что тогда удержало? Уже и не помню.
Завтра. Дожить бы до вечера.
За сутки, что группа «Буря» простояла лагерем у дороги, ведущей от перевала Твин-Хелмит к Восточному шоссе, ничего видимого не произошло. И в то же время – произошло нечто страшное. Туров ощущал это печенкой. Дисциплина, внешняя и внутренняя, еще позволяла бойцам сохранять приличия. Группа оставалась силой – но силой почему-то уже чужой. Его отвергнувшей. Неосознанно, безотчетно. Ты не наш. Уходи.
Его казнили, как гонца, принесшего плохую весть.
Температура подскочила до сорока. Туров еле держался. Завтра будет легче, внушал он себе, завтра будет легче…
Баглай, Синельников и Абношин, командиры рот, и с ними восемь бойцов, уехали на БМД к казакам: разъяснить обстановку и просить помощи. Туров сидел на откидной ступеньке штабного автобуса. Бессмысленно бродили бойцы. Казалось, все происходит на дне гигантского аквариума. Господи, подумал Туров, зачем мы здесь? На кой черт это все было нужно?
А главное: как теперь из этого выбраться?
Море угадывалось далеко впереди…
Марин, подумал он. Глеб Марин. Наша последняя надежда.
Стало даже смешно.
Олив приподнялась. Теперь пустыня была видна будто с птичьего полета. Три маленьких фигурки тащились, оставляя после себя глубокий общий след – как борозду. Ни отдыха, ни цели… как странно. Вся пустыня помещалась в старом, засыпанном песком бассейне. Расколотые статуи лежали вокруг, и лишь несколько: со страшно искаженными лицами – стояли и держали на плечах каменный свод.
Тихо было вокруг.
Она отвернулась. Зеркала врали. Ничему нельзя было верить.
Дабби мерз. Изображение в бинокле подпрыгивало. Мешали ветки. Потом вдруг стало видно отчетливо: боевая машина пришельцев катилась по дороге, а по обе стороны от нее рысью скакали десятка два казаков. Солнце с нашей стороны, отстраненно подумал Дабби, им в глаза. Это хорошо…
Вот казаки придержали коней, поворотили, взмахивая на прощание фуражками. Договорились… Он знал, что сейчас произойдет, знал, что исполнит все, как должно – но впервые за эти годы был заранее недоволен собой. Да, положение плохо настолько, что все средства хороши; да, воинское искусство некрасиво… Ему не хотелось делать то, что он делает.