– Господа! – возгласил он по-русски без малейшего акцента. – Я прошу прощения за этот небольшой инцидент – и прошу вас передать мои самые искренние и горячие извинения и благодарности Глебу Борисовичу. Счастливо оставаться. Можете нас не провожать.
– И кто вы есть на самом деле? – мрачно спросил капитан Стрыйковский.
– Леонид Самсон, к вашим услугам. Леонид Самсон – и даже можно добавлять «тот самый». А мистер Фландри умер, к несчастью… как раз сегодня сорок дней бедняжке, он очень страдал. Я предлагаю помянуть его душу.
– Вы бы не ерничали… – капитан, не сходя с места, как-то навис над лже-Фландри.
– Помилуй Бог! Я и не думаю ерничать! Дэрин был прекрасным человеком: честным, порядочным, целеустремленным, Он умирал у меня на руках и просил: вручить книги господину Марину, вручить ему книги… С последним вздохом вырвалось у него: «Книги!..» Я исполнил его волю… другое дело, что теперь мне приходится забрать собственный подарок, это не слишком порядочно, но я ведь и не Фландри, а Самсон, так что мне можно. Этот сундук – он ведь не имеет ценности сам по себе, а лишь помогает владельцу стать тем, кем он должен стать. Впрочем, мне пора. Еще раз – мои извинения…
Он выскользнул из кают-компании, а потом проследовал по коридору в сопровождении жутковатого эскорта: огромного горбуна с руками до палубы и угольно-черной, блестящей и тонкой, будто вытянутой из расплавленного стекла, женщины под подволок ростом, одетой лишь в патронташ и кожаный пояс с десятком узких ножей к ножнах.
– Во! – гулко изумился боцман Чижик. – Бабу ваксой обмазали. Ваше благородие, зачем?!
– Водятся такие, – сказал капитан. – В Мерриленде, в горах, на юге – целые, говорят, деревни таких. Игра природы…
Бойки с орудий скручены, прицелы сбиты. Кабестан заклинен, шлюпки качаются грустно, как селедки на крючке: половина талей обрезана. Пахнет угольным дымом: где-то в тумане нападавших дожидается пароход…
Из каюты Глеба было вынесено все, включая салфетку со стола. Вместо салфетки лежал конверт с надписью: «Господину Марину лично. Прочих просим не беспокоиться»
И – воткнут длинный узкий нож…
Матрос Иванько, получивший удар абордажной саблей в живот, умер два часа спустя. Остальные раненые, числом шесть, тихо лежали в лазарете. Ошеломление не проходило.
Глеб пришел в себя среди ночи. Тупо болела грудь, плечо, в теле царила слабость, но голова была ясной. Впервые, может быть, за много месяцев, тут же усмехнулся он. Небо вверху слабо светилось, как-то особо пах воздух. Пыльный мир… Он попытался приподняться – боль выстрелила от горла к солнечному сплетению. Стало дурно, мутно. Глеб осторожно вернул себя в прежнее положение.
Итак, пыльный мир…
Очень ясно помнилось и понималось все: как она гнал коней, перепрыгивая из реального мира сюда и назад, зная, что катастрофа уже произошла, что уже ничего не спасти и никому не помочь… но необходимо было своими глазами увидеть, как это выглядит. И когда он увидел вдруг в пыли цепочки следов… О, как он шел по этим цепочкам, угадывая, что делали эти люди, как друг на друга смотрели и что говорили. Идти было трудно, потому что громоздились скалы и зияли пропасти, и еще слишком много сил уходило, чтобы находить воду и траву коням. На исходе восьмого дня пути он настиг, наконец, их – черных, измочаленных, лишившихся рассудка людей. И один из них выстрелил в него и попал…
Он помни, что узнал тогда этого человека, а вот сейчас не мог вспомнить, кто же он…
Тогда еще небо нервно мерцало, и он лежал, зажимая рану рукой – и вдруг полосы и пятна на небе сложились в лицо Олив. Страдание и порыв были на этом лице… потом все ушло в темноту.
Однако те люди, похоже, пришли в себя. Он вез воду, много воды, и ее хватило, чтобы вернуть их из безумия. По крайней мере, все до сих пор были живы – а прошел не один день.
В первую очередь, жив был он сам: жив, перевязан, уже в сознании…
И, услышав, наверное, что он не спит, не в обмороке – привстал один из носильщиков. Они несли его на руках последние дни: видимо, лошади погибли от жажды…
– Эй, – тихо позвал он. – Ты меня слышишь?
Это была английская речь со странным акцентом.
– Слышу, так же тихо отозвался Глеб.
– Полковник, проснитесь! – заорал тот. – Он пришел в сознание!
– Глеб! – раздалось с другой стороны. Глеб медленно повернул голову.
На него в упор смотрел полковник Вильямс – и, не стесняясь, плакал.
Остров Тихий – равнинный, зеленый, со множеством укромных бухточек, к красновато-желтым песком пляжей, – казался воплощением земного рая. Известно было, что является он частным владением и весь, с населением и зверьем, принадлежит графу Добротворскому, крупнейшему землевладельцу Палладии. «Санфлауэр» шел на юг, держась милях в трех от линии берега. Сайрус стоял на мостике, слушал штурмана. Повязку ему снимали на два часа в день. Видел он уже несколько лучше, боли почти не чувствовал – но фельдшер честно сказал, что острота зрения потеряна безвозвратно и что большим счастьем будет, если все вот так и останется: иногда некоторое время спустя начинает мутнеть роговица…
– А вот и речка, – сказал штурман неуверенно. – Да! Ясно вижу устье реки, сэр!
– Командуйте, лейтенант, – сказал Сайрус. – Считайте, что меня на мостике нет.
На «ты» они перешли как-то незаметно для обоих – обратили внимание уже потом, спустя время, и даже удивились, как естественно это произошло. Лев выздоравливал, хотя и медленно: новые его раны, от камней и щепок, были обширны, но неглубоки. Ах, как сражался он тогда, перед лицом смерча, за право получить эти раны!.. Светлана засмеялась про себя. Благодаря Левушке она отделалась двумя черными кровоподтеками: на бедро и повыше бедра. А Билли вообще остался без царапины. Вот он, катится по лугу колобком наперегонки с Софти, безобразным псом грязно-белой масти и породы двортерьер, больше всего на свете обожающим подкрасться тихо или внезапно наскочить – и облизать все лицо. Эти двое, маленький человек и огромный пес, подозрительно быстро нашли общий язык…
Лейтенант Дабби не посвящал ее, понятно, в планы своих действий. Отряд совершил марш на восток и находился сейчас милях в пятнадцати-двадцати от восточного побережья Острова. Светлана знала только, что населения здесь очень мало и что палладийская армия сюда не приходила, да и не стремилась.
Что тогда здесь делали партизаны?..
– А о каком Марине ты сказала, что он твой брат? – спросил Лев, тоже глядя на резвящихся на лугу. – Я слышал эту фамилию. Но ведь братьев у тебя, насколько я знаю, нет?
– Не могла же я сказать, что он был моим любовником, – пожала плечами Светлана. – А где ты эту фамилию слышал?
– Там, у себя…
– А-а…
– Знаешь, я все жду, когда ты начнешь меня расспрашивать: кто я, чем занимаюсь… и прочее. Ведь я же тебя тогда чуть не…