– Решил еще баночку паштета открыть? – криво усмехнулся он и посмотрел мне в глаза.
Это было похоже на удар штурмовым ботинком – такая воля читалась у него в глазах. Это был взгляд человека, который уже повидал смерть других, причем некоторых она явно настигла от его рук. Еще в этом взгляде сквозило полное равнодушие к собственной смерти, даже, казалось, ее ожидание. Он словно распял меня и препарировал – как лягушку. Нож задрожал у меня в руках, щербатое лезвие затрепетало на солнце, отбрасывая на лица сеть причудливых бликов.
– Дай сюда! – Куст железной хваткой стиснул мое запястье и выдернул нож из онемевших пальцев. – И где только делают таких придурков ?
Я ждал удара, но удара все не было. Одной рукой Куст продолжал держать меня, а другой лениво отбросил нож к ногам Чабана. Тот взял его и засунул в ножны. Жаворонок продолжал кувыркаться в океане небес, казалось, его развеселило увиденное на земле.
Мне показалось, что удара не будет, что меня, салагу, простили по неопытности. Я облегченно выдохнул и тут же получил страшный пинок в ребра – думал, умру сразу, но каким-то чудом выжил, правда, на ногах устоять не смог. Такой боли мне чувствовать еще не приходилось – внутри меня словно взорвался черный шипастый шар, поразив осколками все внутренности одновременно. Дышать не было никакой возможности, тьма застилала глаза, лишь иногда в ней расцветали огромные алые пятна. Видимо, на какой-то миг я потерял сознание и полностью утратил всякую ориентацию, как во времени, так и в пространстве. Очнулся, задыхаясь в траве, словно выброшенная из океана рыба, попытался отползти куда-нибудь наугад, но снова получил по ребрам носком ботинка. Этот удар, по сравнению с первым, показался мне ударом беспомощного ребенка.
– Отойди от него, Чабан! – словно сквозь вату различил я голос Куста. – Сейчас он блевать начнет, забрызгаешься.
– Правда, пойдем, – нетерпеливо позвал Краб. – А то, не дай бог, придет Огурец, всем нам яйца повыдергивает.
Я расслышал шорох закрываемой коробки, плеск остатков вина в канистре и шелест удаляющихся шагов.
– А он нас не заложит? – уже издалека донесся голос Краба.
Куст что-то ему ответил, но я не расслышал. У меня в желудке начал расти тошнотворный ком, ищущий немедленного выхода наружу. Судороги боли еще продолжали метаться по нервам, мне не удалось сдержать рвотных позывов, и я упустил в траву все вино и все съеденные бутерброды. Было больно, было обидно, но главное даже не в этом, а в том, что я потерпел полное и окончательное поражение. Не столько даже физическое, сколько моральное – мне убедительно доказали, что я никто и звать меня никак. Одним словом – салага. Снова получилось кедами по лицу.
С огромным трудом мне удалось подняться на ноги и отойти на несколько шагов от отвратительной лужи. Зрение постепенно приходило в норму, но боль не отпускала, просто перешла из острой стадии в ноющую. Я был уверен, что так чувствуют себя люди, сбитые на дороге грузовиком. Это сравнение мне понравилось – оно подчеркивало тщетность любого сопротивления старшим по выслуге лет. Да, драться с Кустом было равносильно попытке остановить грузовик крестьянскими вилами. Что же говорить о попытке справиться с двумя-тремя «стариками»?
Мне уже не хотелось в Атлантику. И на океан я плевать хотел, и на ветер, смешанный с солеными брызгами. Мне хотелось содрать с себя темно-синюю форму и бежать через степь, шатаясь, до самого монорельса, забраться в поезд на полустанке и никогда больше не слышать о море.
Жаворонок умолк, видно, устал. Из-за ближайшего холма до меня донеслись голоса Жаба и Рипли.
– А ты мало пострадала от сидячей работы, – хрипло булькал наш взводный.
– Иди ты! – насмешливо отвечала кухарка. – Такая задница отросла, что скоро в скафандр не влезу.
– Теперь влезешь. Я тебе такую аэробику обеспечу, что пощады попросишь.
Они вот-вот должны были появиться в моем поле зрения, поэтому я, как мог, отряхнул форму и выпрямился, несмотря на ноющую боль под ребрами. Я боялся, что Жаб узнает о происшедшем и мне придется объяснять всю цепь моих дурацких поступков, приведших к столь позорному поражению. К тому же среди курсантов ходили страшные слухи о разоблаченных стукачах, как им в «рассол» добавляли немного спирта или ослабляли пружинку в воздушном автомате дыхания. Сделанного уже все равно не вернуть, а подвергаться дополнительной опасности не хотелось.
Самым лучшим выходом для меня было залезть в амфибию раньше, чем начальство покажется из-за холма. Пришлось поднажать, и я зигзагами, словно раненая селедка, преодолел расстояние до брони. Пас высунулся из люка и подал мне руку. Несмотря на стыд, я был ему благодарен, поскольку не уверен, смог бы сам забраться по лесенке. По всему было видно, что он наблюдал за моим позором через открытую амбразуру – уж очень участливо подставил мне плечо, помогая устроиться на скамье. Мне дико, невыразимо захотелось скрыть свое очевидное поражение за чем-нибудь очень весомым.
– Мне удалось разведать про ящики, – прохрипел я голосом раненого охотника из фильма «Дно».
В голове у меня начинало шуметь. Возможно, это сказывались последствия удара, но скорее всего мозг был одурманен выпитым на жаре вином.
– Лучше помолчи, – покачал головой Пас. – Крепко же тебе досталось!
– Это все фигня по сравнению с глубиной океана. – Мне пришлось улыбнуться, той самой улыбкой, какой улыбаются на киноэкране чудом выжившие герои. – Зато я знаю, как называется содержимое ящиков.
Несмотря на явную озабоченность моим состоянием, Пас не смог сдержать любопытства.
– Как ты узнал? – с легким подозрением спросил он.
– «Старики» говорили об этом, пока пили вино.
На последнем слове я с трудом поборол новый приступ тошноты, но аура моего поражения начала угасать по мере того, как усиливалось любопытство Паса. Я вновь ощутил себя победителем, и мне стало намного легче.
– Ну так что там? – уже не в силах ждать дольше, спросил мой товарищ.
– «Старики» называли содержимое ящиков гадостью.
– И все? – удивился Пас.
Подобная реакция меня несколько остудила.
– Это хоть что-то, – неуверенно произнес я.
– Слишком мало. Гадостью они могли называть что угодно.
– Скорее всего наркотики.
– Это как раз вряд ли. Люди, употребляющие наркотики, любят их и не станут называть собачьими словами.
– Да ладно! – я с сомнением покачал головой. – Ведь называют же штурмовые ботинки говнодавами, а гарпунный карабин – елдометом.
– Ну... – Пас неуверенно пожал плечами. – Все же мне кажется, что там не наркотики.
– А что?
– Отходы. Либо химические, либо радиоактивные. Точно гадость.
Эти слова меня словно громом поразили. Мой взгляд невольно устремился в сторону погрузочного люка, где притаились загадочные вместилища «гадости». Легкий озноб тронул кожу, словно внезапный порыв холодного ветра.