Он как будто очнулся, услышав эти слова.
— Ты ведь не собираешься?..
— Судьба, Алекс. Она всегда рядом с нами. Моей судьбой было умереть в мучениях, но ты спас меня. Для чего? Наверное, чтобы я смогла обрести то единственное, чего всегда желала: любовь. И я полюбила. Уже не важно, что мне никогда не ощутить ласковые прикосновения мужских рук и не узнать, как это, когда тебя целуют? Уже не важно, что я так отчаянно сражалась с теми пятью воинами в хижине вождя — и победила, не дав им сделать что-то гадкое. Ничто не важно, только судьба важна. Она правит нашими жизнями, но мы сами создаём её. Я получила гораздо больше, чем заслуживала, и теперь могу уйти.
Она всё-таки поднялась — решительная, удивительно спокойная, прямая и грациозная, такая, какой он увидел её впервые. Зелёные глаза смотрели на него жадно и с огромной любовью, она как будто поцеловала его на прощание нежным взглядом. И — двинулась прочь.
— Постой! — сказал Алекс, снова хватая её за руку. Он не мог не знать, что означает это томительное чувство где-то в самом нутре и мысленно обозвал себя бесчувственным, жестоким недоумком. Затем медленно притянул её к себе, и заставил поднять голову, взяв за подбородок. Её губы были так желанны, всё в ней влекло и завораживало. Он не сразу понял, что тоже любит её — но совсем иначе, чем ожидал. Она была подобна птице — свободная и жаждущая летать, и он не верил, что сможет приручить её. Не верил до того момента, когда Дила сказала, что любит его. Измученная собственными страстями, девушка обмякла в его руках и была похожа на привидение — бледная, застывшая, ждущая только, чтобы он поскорее отпустил её. Он облизнул пересохшие губы и тронул её щеку. Затем, ощутив, как она вздрогнула, поцеловал ещё раз. Не в силах остановиться, прижал к себе крепче, нашёл её рот, и впился в эти прекрасные влекущие губы. Дила застонала, пытаясь вырваться из его рук, но он не мог уже позволить ей этого. Близость оказалась такой волнующей и долгожданной, что затуманила разум. Алекс целовал её до тех пор, пока она не начала задыхаться. Только тогда он, наконец, заставил себя остановиться. Дила смотрела на него огромными глазами, не понимая, что происходит.
— Я люблю тебя, — сказал он шёпотом, боясь, что она не поверит, — люблю тебя! Я должен был сразу понять это, сказать тебе ещё раньше…
Девушка всё глядела на него, не зная, можно ли поверить в эти неожиданные, но такие желанные слова. Он не выдержал и снова поцеловал её — крепко и порывисто, и обхватил за талию, провёл руками по её спине, дотронулся до затылка, заставляя её раскрыться ему навстречу ещё глубже. Девушка вздохнула, потянулась к нему, гибкие пальцы легли на его плечи и сжались. Она ответила на его поцелуй — нежно и страстно, и он покрылся мурашками, понимая, что ещё чуть — и не сможет сдержаться. Он всё-таки отстранился, поглядел в её полные желания и боли глаза.
— Ты мне веришь?
— Я верю тебе, — ответила она. Большего ему было и не нужно…
… — Что случилось с тобой, милая? — спросил Владрик, поглаживая её спину. Он лежал на животе и внимательно смотрел на Шанталь, положив подбородок на ладони. Девушка ответила тихо, он едва разобрал слова:
— Я свалилась с крыши, когда была маленькой.
— Свалилась? — переспросил Владрик. — По своей воле?
Девушка хрипло рассмеялась.
— Нет, дуралей, меня оттуда скинули! Конечно, я виновата сама. Я была неуклюжим ребёнком, всё время попадала в переделки. В четыре едва не утонула, в пять упала с крыши, потом с лошади, в семь лет я уронила брату на голову кирпич, в двенадцать взорвала сарай…
— Боже, Шанталь! — расхохотался мужчина. — Да ты настоящий сорванец в юбке!
— Была такой раньше, — ответила она, — и это только малая часть моих «подвигов».
— Что же произошло? Я не вижу в тебе истинную шалунью и проказницу.
— Наверное, моя вспыльчивость и заносчивость, и высокомерие с холодностью — это обратная сторона моей буйной натуры, — пробормотала девушка. — Раньше я была такой весёлой, такой дурной идиоткой!
Владрик нежно коснулся губами её обнажённой поясницы.
— Дурной идиоткой? Хм! Ты так сдерживаешь себя, милая, и в то же время ты такая сумасбродная, просто чокнутая!
Девушка рассмеялась и покосилась на него, опустив глаза.
— Иногда я тоскую по ней — по той мне, которая сидит в заточении.
— Может, выпустишь её? На минутку? — хитро сказал мужчина.
— Нет, не могу.
— Как ты взорвала сарай? — спросил он, не пытаясь её упросить.
— Проводила опыты, хотела стать химиком.
— И взорвала сарай, — рассмеялся Владрик.
— И не только его, — ответила она.
— Отлично! Ну, а крыша? Ты поэтому боишься высоты?
— Нет, не только поэтому, Владрик, — прошептала она. — Мой папа был лётчиком.
— Был? — тихо сказал он.
— Да. Он разбился, разбился из-за меня. Нет, он жив, но теперь уже никогда не сможет ходить.
— Ну-ка вот здесь подробнее, милая, — сказал он, приподнимаясь на локте. Шанталь повернулась на спину и поглядела ему в глаза.
— Мы летели с ним вместе, это был мой первый полёт. Мне исполнилось четырнадцать. До этого он не брал меня с собой, я ведь была бунтаркой, непослушной дочкой, но я упросила его. Это был подарок на день рождения. Мы поругались, Владрик, — сказала девушка, — и потом… Потом стали падать. Так стремительно, так… — Она глубоко вздохнула, зажмурилась и отвернулась от него.
— Что случилось с самолётом? — спросил мужчина. — Он был неисправен?
— Да. Но виновата во всём я.
— Так-так, красавица, а ну погляди на меня! — приказал Владрик, отдирая её от подушки. Шанталь рванулась из его рук и так взбрыкнула, что он едва удержал её.
— Не убеждай меня в обратном, хорошо? Мама уже пробовала, Владрик. Все пытались меня убедить, что я не виновата. Но правда всё равно одна.
Владрик впервые за долгое время разъярился.
— А ведь вроде умница, — пробормотал он. — Ты хоть понимаешь, Шанталь, что своим поведением печалишь отца? Ты думаешь, ему нравится от тебя подобное слышать?
Она ахнула и почти ударила его по щеке, но он прижал её ладони к кровати и сел на неё верхом.
— Опять дерёшься? А я не договорил.
— Сволочь! — вырвалось у неё.
— Да, это про меня. А теперь слушай дальше. В моём мире люди уходят навсегда — по крайней мере, так все считают. А я не верил в эту чепуху, никогда не верил. У меня все погибли, милая: мама, отец, два брата… и ещё не рождённая сестрёнка. Ты думаешь, я смирился? Нет. Думаешь, я не зол на них? Зол. Они меня бросили одного, а мне было двенадцать. Дрянная юность, заполненная одиночеством и болью… Твой отец жив. Жив, ясно? Ты чувствуешь вину, это нормально, но вряд ли правильно. Победи свой гнев. Ты злишься на себя, потому что злоба помогает забыть о боли. Но ты не виновата в том, что случилось — никто не виноват. И я уверен на сто процентов, что отец не винит тебя в случившемся. Прошу, не трать жизнь на ложь, — он поглядел на неё, — не делай, как я. Если отпущу — станешь драться? — спросил он тихо.