– Здравствуйте, Николай Иванович, – возник перед Лысенко опять тот самый опрятный, отглаженный и надушенный тип. Как его, Арутюнов?
Лысенко с раздражением ткнул пальцем в селектор, но в секретарской молчали. Визитер медленно прошел к приставному столику и без приглашения уселся, положив ногу на ногу. При этом он картинно поддернул одну штанину и посмотрел на хозяина кабинета с жалостью.
Значит, Катька опять куда-то ушла без разрешения! Или… Перед взором Лысенко вдруг непроизвольно возникла зловещая картина. Там, в приемной, сползая с кресла, стеклянными глазами смотрела в потолок Катька. А на белой блузке, на ее мягкой пышной груди расползалось кровавое пятно. А под сердцем дымилась маленькая дырочка. Почему дымилась, Лысенко не знал. Читал где-то, что огнестрельные раны чуть дымятся. А этот, в безупречном кремовом костюме, спокойно прячет пистолет с глушителем в свою черную папку, а потом, поправив галстук, заходит в кабинет.
Чушь, бред! Николай Иванович потряс головой, отгоняя наваждение. Он понимал, что такие видения случаются от усталости нервной системы, от долгого напряжения. Оно-то и выдает зловещие картинки в мозгу, как предупреждение, что… Что такое может быть? И с тобой лично? Нет, чушь! Нет, пора серьезно задуматься о здоровье, об отдыхе.
– Я вижу, вы оценили ситуацию, – спокойно сказал Арутюнов. – А на секретаршу вы не сердитесь, она убежала вниз. Там ей какая-то подруга туфли новые принесла. Хорошая она у вас, красивая.
– Кто? – хмуро осведомился Лысенко, потеряв нить неуместных рассуждений гостя.
– Да Катя ваша, секретарша. Ну да ладно о ней. Я ведь по поводу строительства. Кажется, вы имели телефонный разговор с Екатеринбургом. Понимаю, что неприятно, что нужно выполнять распоряжения и пожелания начальства. Но я же обещал вам моральную компенсацию.
Рука Арутюнова снова расстегнула «молнию» на папке и извлекла оттуда конверт. Николай Иванович напрягся, у него даже судорогой мышцы на животе свело. Первый порыв был снова взорваться негодованием, сыграть роль порядочного чиновника, выгнать этого наглеца. Но рука с подлокотника не поднялась, горло не смогло выдавить ни звука. Зачем все это? К черту все, о детях и внуках думать надо, а он человек конченый. И к черту! Деньги взять, а там видно. Хоть своих обеспечит, а потом… Как все надоело… Как страшно стало жить! Или нервы сдают?
Арутюнов положил конверт перед Николаем Ивановичем, улыбнулся и застегнул папку.
– Так-то лучше, – без улыбки проговорил он, отходя на пару шагов назад. – Так вы снова член команды, так вы снова в коллективе, а не отщепенец. А своих мы не бросаем. Закон бизнеса. Берите, берите! И живите спокойно, наслаждайтесь. Вон у вас секретарша какая, сочная, аппетитная. Я на вашем месте… э‑эх… Или вы ее… того? Завидую, Николай Иванович, по-хорошему завидую. А чтобы не смущать вас на рабочем месте, я прошу завтра в девять утра подъехать на стройплощадку, там и подпишете. До завтра!
Алексей Агапов держался из последних сил. Нервы на пределе, финансовое положение тоже. Поговорил, называется, по душам со старым приятелем, нашел поддержку и помощь. У Пронина дела еще хуже, еще серьезнее. Тут хоть жене никто не угрожает. А может, это пока, может, не наступил тот решительный момент, когда они перестанут намекать и уговаривать? Черт! Танька дура, конечно, но все равно ее жалко. Ведь столько лет прожили вместе. Да, в последнее время с женой отношения разладились, перестал Алексей ее понимать.
В дом заходить не хотелось. Алексей постоял немного у забора, посмотрел на дом, на двор с постройками, на свой деревообрабатывающий цех поодаль. Где-то рядом шумела Чусовая среди камней, шумели вековые сосны. Ведь все родное, с детства знакомое и любимое, так что же изменилось в жизни, что происходит? Вроде бы все налаживалось, дела шли в гору, приобреталось оборудование, даже помощников пришлось нанимать, хозяином себя начал чувствовать. Не хозяйчиком, а солидным человеком, у которого в руках дело, который…
К горлу подступил комок. Агапов с трудом сглотнул его и побрел в сторону цеха. Там было темно, тишина. Алексей шел медленно, молча стоял, гладя стены здания цеха. Он обошел его вокруг, сел на обрезок деревянного бруса у задней стены, прислонился спиной и стал смотреть на скалы. Вспоминалось детство, как они на эти скалы лазили. Что от него осталось, от этого детства. Вон и Денис Сергунов умер. Альпинист был, с детства любил там лазить. Остальные по низам, а он…
Быстрые шаги Алексей услышал совсем рядом и удивился. Кто-то был за углом. Он то торопливо шел, то останавливался и замирал без звуков. Как вор! Алексей насупился, весь подобрался и стиснул кулаки. Вот так и бывает, когда дело встало. Начинают, как шакалы, подкрадываться те, кто хочет поживиться на дармовщинку чужим, кто начинает рвать еще теплое тело. «Эх, я тебе сейчас!»
Алексей поднялся и тихо пошел на звук. А человек за углом стал заниматься странным делом. Судя по звуку, он что-то сгребал. Опилки, что ли, нужны? Для огорода? Так опилки не здесь, бункер с другой стороны. А здесь лишь обрезки, которые никуда не годны. Разве что только на дрова, да и те давно вывезены.
Было непонятно, и злость на вора стала проходить. Кажется, это и не вор даже. Если бы не отчетливо слышанные только что шаги, то можно было подумать, что роется собака. Алексей вышел из-за угла, и глаза его расширились. Стоявший на коленках человек чиркал зажигалкой и дул, помогая разгореться небольшому огоньку на куче стружки и мелкой древесной щепы, что сгреб к деревянной стене цеха. Алексей мгновенно взорвался от негодования: какие могут быть костры рядом со строением, рядом с деревообрабатывающим цехом! Это же не по правилам…
Когда в свете разгорающегося огня Алексей узнал Вовчика, все встало на свои места. И вся наивность суждений, наивность его мышления, отношения к людям, к жизни. Подлая неприятная рожа Вовчика, огонь у стены, все неприятности последних недель его жизни связались воедино. Вовчик был последним звеном всей цепочки. Этого гаденыша – братца дуры Таньки – они купили, они его подговорили сжечь цех! Вот что тут происходит!
Алексей пинками разбросал костер… Вновь наступила темнота, и в ней черной тушей ворочался Вовчик, отползая в сторону. От него даже пахло страхом. Подлым, гаденьким страхом.
– Ах ты падаль! – заорал Алексей и бросился вперед, ловя в темноте воротник куртки.
Он рывком поднял парня с земли, тряхнул так, что у того зубы лязгнули. Бешенство, обида – все это переполняло, затмевало разум. И Алексей с широким размахом, по-мужицки хрястнул ему кулаком в лицо. Вовчик вскрикнул и опрокинулся на спину, широко разбросав руки. Алексей снова подскочил, снова сгреб воротник куртки и рывком поднял безвольное тело на ноги. Вовчик захлебывался соплями и кровью, он тихонько подвывал от страха и пытался что-то сказать. Но Алексей с наслаждением снова врезал ему прямым ударом тяжелого кулака точно в центр лица. Что-то хрустнуло, и Вовчик с воем повалился на землю.
Алексей упивался, он как будто нашел решение, нашел выход застарелой боли, накопившемуся напряжению. Он выплескивал все в эти удары, он бил всю подлость этой жизни…