Услышав новость, Игорь только рассмеялся. Он уже размышлял над количественным соотношением мужчин и женщин и над тем, как эта проблема будет решаться. Он не ожидал только, что две жены будет у его отца. Он пожал ему руку и сказал:
– Поздравляю!
– Чего уж там, – отмахнулся Пётр Васильевич и, сконфуженно улыбаясь, добавил: – Понимаешь, насели на меня, сначала одна, за ней другая. Я, как мог, отказывался, но… Молоденькие они уж очень, вот что меня ещё гнетёт.
– Ну что теперь делать, держись!
– Не надо было мне оставаться с ними в пещере-то. Мне бы, старому дураку, поставить шалаш в саду или ещё где и побыть там, чтобы глаза им не мозолить, – глядишь, всё бы и образовалось без меня.
Относительно женитьбы он решил так: сначала сыграть свадьбу с Паолой – она первая высказала пожелание соединить с ним свою судьбу, а через неделю – с Джоан.
Его намерение не вызвало возражений – праздники любили, и появлялся лишний повод собраться всем вместе.
Едва отшумела свадьба Петра Васильевича и Джоан, как Паола заявила о нежелании проживать втроём. Мне нужен, сказала она, такой же домик, как, допустим, у Игоря и Марты. Узнав про её требование, Джоан тоже заговорила об отдельном жилище.
Чтобы угодить и той и другой, Пётр Васильевич задумал построить дом, состоящий из двух половин – каждая со своим отдельным входом. Строительного опыта было не занимать, и скоро в посёлке появилась ещё одна хижина. На две половины, как того хотел её хозяин. Тут же, под окнами, с песнями и танцами дважды справляли новоселье.
Будучи человеком покладистым, Пётр Васильевич мирно уживался с обеими жёнами. Ему не чужда была справедливость: если утром какого-нибудь дня его видели на пороге одной половины хижины, то на другой день он обязательно показывался с противоположной стороны. Иногда, случалось, он нарушал установленный распорядок, успевая за ночь побывать на обеих половинах.
Хоромы, которые заполучили Пётр Васильевич и его жёны, окнами смотрели в сторону залива, в разрыв между двумя первыми хижинами. Эти три строения вкупе с баней образовали площадь, на которой собирались для обсуждения разных дел.
Семьи Свенсена и О’Брайена в их пещерах как бы оторвались от остальных. Уединённая жизнь оказалась не по нраву ни им самим, ни их жёнам.
Понаблюдав за тем, как новобрачные устраиваются в своих жилищах, они пожелали иметь такие же. Общее собрание пошло им навстречу, и в посёлке появились ещё две хижины. Фасадом они выходили на площадь, а задворками – к берегу залива и стояли бок о бок друг к другу. На площади вдоль домов проложили песчаные дорожки, по которым хорошо было прогуляться вечером перед сном, встретиться с соседями и перемолвиться словечком.
Как-то О’Брайен шествовал так под руку со своей женой.
– Гуляем? – спросил он, сойдясь с четой Уиллисов.
– Как по улицам Бристоля, – отшутился Уиллис. Он был родом из этого города и при случае с гордостью рассказывал о нём. С его подачи посёлок стали называть Бристолем, а залив – Бристольским. Берег моря, у которого до того также не было названия, стал Лазурным берегом – в честь юго-восточного берега Франции, где Джон Уиллис незадолго до планетарной катастрофы лечил какого-то богатея.
– Наш берег ничуть не уступает французскому, – говаривал он. – Пожалуй, наш даже лучше. Один воздух чего стоит – такой он нежный и здоровый, каждый вдох – словно эликсир жизни.
В пещере, некоторое время служившей общежитием, осталась последняя жилица, Веда – тихая особа двадцати шести лет, среднего роста, хорошо сложенная, блондинистая, с яркими, как маков цвет, губами и синими васильковыми глазами. Джон Уиллис предложил построить для неё такую же хижину, как и у других, но она отказалась, сказав, что её вполне устраивает и пещера.
Женитьба мало отразилась на образе жизни Игоря. Он по-прежнему почти ежедневно пропадал на охоте, но с некоторых пор стал уходить на свой промысел уже один, без Марты потому, что она была беременна и ей стали противопоказаны большие расстояния и быстрые пробежки. Джон Уиллис при первых признаках беременности проконсультировал обоих и настоятельно порекомендовал ей оставаться дома, поскольку трудности походов могли вредно отразиться как на ребёнке, так и на будущей маме.
* * *
Это было уже на седьмом месяце беременности Марты. Игорь возвращался с охоты, нёс на себе крупного тяжёлого кабана и был занят мыслями о доме и его хозяйке.
Он вышел на небольшую полянку; по одну её сторону теснились заросли кустарника, по другую – поднималась одинокая скала – тропа бежала, огибая её. И здесь, в трёх километрах от посёлка, охотник увидел Веду. Женщина появилась внезапно, как если бы материализовалась из воздуха. При виде его она испуганно вскинула голову, побледнела, затем медленно, пересиливая нерешительность, пошла ему навстречу. Игорь шёл с грузом, но она не подалась в сторону, чтобы разойтись с ним, а осталась на тропе и странно как-то всё смотрела на него и так же странно улыбалась, словно посылая ему вызов.
«Хеллоу!» – услышал он и увидел, как женщина взмахнула рукой, приветствуя его.
– Привет! – весело и слегка небрежно бросил он в ответ. Он хотел было спросить: «Как дела?» – но передумал. Они были одни на этой поляне, и ничего не значивший вопрос мог завязать разговор, содержание которого он заранее предчувствовал и которого не хотел допустить.
Он сошёл с тропы, чтобы разминуться с Ведой, и быстро двинулся дальше к посёлку. «Какой тёплый голос у этой женщины, – думал он, придерживаясь изгибов тропы. – И как загадочно мерцают её тёмно-синие очи». «Очи» – в тот момент он не подобрал другого слова. – Но тёмно-синие ли они? Помнится, они казались ему васильковыми. И мерцать они не могут. Тут, видимо, какая-то игра ресниц». Он стал вспоминать, когда в первый раз приметил их синеву, и вспомнил, что это было во время застолья, в тот день, когда привёл этих людей к заливу. Веда сидела тогда напротив и несколько раз мельком взглянула на него.
Ему пришло на ум, что она слишком часто попадается навстречу, и происходит это в уединённых местах, за пределами видимости хижин. Улыбка, взмах руки, всегдашнее её «Хеллоу!» и… больше ничего. Но он не стал делать из всего этого никаких выводов, а только половчее пристроил кабана и прибавил ходу.
Каково же было его удивление, когда, едва он вошёл в хижину и сел за стол, в дверях появилась Веда. Она вызвала Марту, и они не меньше четверти часа о чём-то шептались за порогом.
– Зачем она приходила? – спросил он у жены, когда переговоры были закончены.
– Кто?
– Ну, эта затворница.
– А, Веда… – Марта чему-то улыбнулась. – Ничего особенного. Так, женские дела.
Утром другого дня он оставил посёлок и пошёл на восток. Кроме охоты у него была уйма заданий: подыскать несколько кресал для добычи огня, накопать для отца особой, редко встречающейся глины, которую тот использовал в мыловарении, собрать лекарственные травы для Уиллиса и – о, проза жизни! – наломать дубовых веников для бани.