Война началась. На американской земле загремели битвы. Питтсбург стал новым Геттисбергом с двухстами тысячами убитых за одну неделю. Против танков выступили танки. Самолеты против самолетов. Каждый день, каждую неделю насилия становилось все больше. Военные и полицейские силы разделились, а бои теперь грохотали в каждом штате страны. Все и везде воевали, друг шел на друга, брат на брата. Наконец дошло до того, что никто уже не знал, за что все воюют. Всю страну захлестнула волна крови, и никто не был способен ее остановить. Это стало известно как Вторая Волна.
К этому моменту, хоть и было пролито много крови, но это все еще была обычная война. Но затем пришла Третья Волна, худшая из всех. Президент, в отчаянии руководя страной из секретного бункера, решил подавить это, как он настаивал, «Восстание», раз и навсегда. Его лучшие офицеры посоветовали ему использовать последние ресурсы: локальные и направленные ядерные ракеты. Он дал согласие.
На следующий день на стратегические опорные пункты Республиканцев был сброшен опасный груз. Сотни тысяч погибли в тот день в Неваде, Техасе, Миссисиппи. Миллионы погибли на второй день.
Республиканцы ответили. Они использовали свои собственные ресурсы, напали на командование воздушной обороны Северной Америки и спустили боеголовки на базы Демократов. Такие штаты как Мэн и Нью-Хэмпшир были выпотрошены. За следующие десять дней практически вся Америка была разгромлена, город за городом. Волна за волной приходило полнейшее опустошение и те, кто не был непосредственно убит в бою, вскоре умирали сами от зараженного воздуха и воды. Не прошло и месяца, как не осталось ни одного, способного воевать. Улицы и здания опустевали, когда люди шли воевать против бывших соседей.
Но папа даже не дождался призыва – и именно потому я его ненавижу. Он ушел задолго до этого. До всех этих событий он двенадцать лет служил в морской пехоте и он увидел, к чему все идет, намного раньше остальных. Каждый раз, когда он смотрел новости, каждый раз, когда он видел, как два политика орут друг на друга безо всякого уважения, все громче и громче, папа качал головой и говорил: «Это приведет к войне. Верь мне.»
И он оказался прав. По иронии судьбы, папа отслужил свое и ушел в отставку намного раньше всех этих событий; но в тот же день, когда прозвучал первый выстрел, он снова поступил на службу. Когда еще и речи не было о войне. Он был, наверное, самым первым волонтером в войне, которая еще даже не началась.
И поэтому я все еще злюсь на него. Зачем ему понадобилось это делать? Почему он не мог просто позволить всем убивать друг друга? Почему он не мог остаться дома, чтобы защищать нас? Почему он заботился о стране больше, чем о своей семье?
Я до сих пор прекрасно помню тот день, когда он ушел. Я вернулась со школы и прежде, чем успела открыть дверь, я услышала крики, доносящиеся изнутри. Я постаралась взять себя в руки. Я терпеть не могла, когда папа с мамой ругались, а происходило это постоянно, и я подумала, что это просто их очередная ссора.
Я открыла дверь и с первой же секунды поняла, что это был не тот случай. Происходило что-то совсем, совсем неправильное. Папа стоял, одетый в форму. Это было очень странно. Он не надевал форму уже много лет. Зачем ему понадобилось сделать это сейчас?
– Ты не мужчина! – кричала на него мама. – Ты трус! Бросаешь свою семью. Ради чего? Чтобы убивать невинных людей?
Папино лицо покраснело, как всегда, когда он злился.
– Ты не знаешь, о чем говоришь! – кричал он в ответ. – Я выполняю свой долг перед страной. Это правильный поступок.
– Правильный поступок для кого? – парировала она. – Ты даже не знаешь, за что борешься. За горстку тупых политиков?
– Я совершенно точно знаю, за что я сражаюсь: за единую нацию.
– О, ну извините, капитан Америка! – кричала она на него. – Ты можешь оправдываться сколько угодно, но правда в том, что ты уходишь, потому что терпеть не можешь меня. Потому что ты никогда не знал, как прожить нормальную жизнь. Потому что ты слишком глуп, чтобы чего-то добиться в жизни после армии. Поэтому ты срываешься и при первой же возможности…
Папа остановил ее тяжелой оплеухой по лицу. Этот звук до сих пор звенит у меня в ушах.
Я была в шоке; я никогда не видела, чтобы он распускал руки. Я почувствовала обиду, как если бы удар пришелся по моему лицу. Я смотрела на него и не могла его узнать. Действительно ли это был мой отец? Я была в таком шоке, что выронила свои учебники и они глухо ударились о пол.
Они оба повернулись и посмотрели на меня. Подавленная, я бросилась по коридору в свою спальню и с шумом захлопнула за собой дверь. Я не знала, как отреагировать на все это и хотела просто скрыться от всего.
Минуту спустя в дверь раздался тихий стук.
– Брук, это я, – произнес папа мягко и с раскаянием. – Мне жаль, что ты это видела. Пожалуйста, впусти меня.
– Уходи! – заорала я в ответ.
Последовало длительное молчание. Но он все еще не уходил.
– Брук, мне нужно идти. Я бы хотел посмотреть на тебя последний раз перед тем, как уйду. Пожалуйста. Выйди и попрощайся со мной.
Я начала плакать.
– Уходи! – рявкнула я снова. Я была так ошеломлена, так зла на него за то, что он ударил маму, и еще более зла за то, что он бросал нас. А глубоко внутри я боялась, что он никогда не вернется.
– Я ухожу, Брук, – сказал он. – Не открывай дверь. Но я хочу, чтоб ты знала, как сильно я люблю тебя. Я всегда буду с тобой. Помни, Брук, ты сильная. Позааботься о семье. Я на тебя рассчитываю. Позаботься о них.
Затем я услышала отдаляющиеся папины шаги. Они становились все тише и тише. Через несколько секунд я услышала, как входная дверь открылась, а потом закрылась.
И все.
Через пару минут – они тянулись как дни – я открыла дверь. Я уже все поняла. Он ушел. И я уже об этом жалела; жалела, что не попрощалась. Потому что я уже ощущала, где-то глубоко внутри, что он никогда не вернется.
Мама сидела за кухонным столом, опустив голову на руки, и тихо плакала. Я знала, что все изменится навсегда с этого дня, что все никогда уже не будет прежним – что она никогда не будет прежней. И я не буду.
Так и произошло. Я сижу здесь, смотрю на угасающие угольки, с тяжелыми глазами, и понимаю, что с того дня все совершенно изменилось.
* * *
Я стою в нашей старой квартире в Манхэттэне. Не знаю, что я здесь делаю и как я сюда попала. Все кажется бессмысленным, потому что квартира совсем не такая, какой я ее помню. В ней совершенно нет мебели, как будто мы в ней никогда не жили. Я одна.
Неожиданно в дверь раздается стук и входит папа, весь в форме, в руках у него портфель. Его глаза пустые, как будто он только что побывал в аду и вернулся назад.
«Папочка!» – начинаю я кричать. Но слов не слышно. Я смотрю вниз и понимаю, что приклеена к полу, меня закрывает стена и он не может меня увидеть. Я изо всех сил стараюсь освободиться, чтобы подбежать к нему, крикнуть его имя, но ничего не получается. Мне приходится беспомощно смотреть, как он ходит по квартире, осматриваясь по сторонам.