– Честно скажу, это я и хотел вас просить, – просиял Жихарев и опять подумал, а не рассказать ли все подробностях Слащеву: и о том давнем их знакомстве с комиссаром, об адъютанте Врангеля Уварове, и о десяти тысячах долларов, а может, и о русском банке. Но у Слащева могут возникнуть свои идеи. И кончится это тем, что генерал сделает так, как ему захочется, и он, Жихарев, окажется в этой истории совершенно ни при чем. И он сам себе еще раз сказал: стоп. Он не настолько знает генерала, чтобы полностью ему доверяться. И все же добавил: – Фантазии не фантазии, а в случае удачи и вас не забуду. Долю принесу. Из уважения.
– Ты что же, меня в подельники приглашаешь? – нахмурился Слащев.
– Нет! Зачем же? Я все сам. А только вижу: тоже живете в нищете, а генерал.
– Не гожусь я в подельники, Жихарев. Не та у меня совесть. Не для таких дел, – сказал Слащев, а сам подумал: «Как же я раньше тебя не разглядел, подлеца эдакого? Выгнать бы взашей, да теперь, пожалуй, нельзя. Теперь надо как-то выбираться из этой грязи и Кольцова вытаскивать». И продолжил: – А насчет моего настроения ты правильно заметил: Маруська кашляет.
Затем они вместе прочли газетную статью о намерениях французов изгнать Русскую армию с пределов Турции.
– Ну, и что вы думаете по этому поводу? – спросил Жихарев.
– Ничего, – сухо ответил Слащев. – Меня это не касается.
– Ну, как же! Вы – русский генерал, который…
– Ты, кажется, забыл, – перебил его Слащев. – Ты забыл, что я уже давно не генерал. Я – беженец. Меня оставят здесь, как старые, изношенные сапоги. Меня нет. Меня вычеркнули.
– Но вы же не останетесь здесь, если они уйдут.
– Какое я теперь имею к ним отношение? Я сам по себе, они – тоже.
– Ну, и здесь оставаться…
– Ну, почему же? Неужели не слыхал? Мне Земский союз индюшиную ферму подарил. Стану фермером, – он поднял глаза на Жихарева, ухмыльнулся. – Нинка – бухгалтером, Маруська – пастухом. Буду индюшиными яйцами торговать! Озолочусь. А что!
И смолк, лишь нервно барабанил пальцами по столу. Снова подумал о Кольцове. Когда-то он появится? Поискать бы его, да как? Сказал: сам приду. Прийти не побоялся, а где его искать, не сказал. «Конспиратор».
Время от времени Слащев то уходил в себя и отсутствующим взглядом смотрел на Жихарева, а то вдруг вспоминал о нем и, пристально глядя ему в глаза, говорил какие-то глупости.
– Говорят, выгодное дело.
– Какое? – не понял Жихарев.
– Ну, эти… индюшки или как их там?.. Индейки? А мужья у них кто? Индейцы?
Но Жихарев чувствовал, что Слащев думает в это самое время о чем-то совсем другом. Разговор не получался.
Еще немного посидев у Слащева, Жихарев ушел.
На заходе солнца домой вернулась Нина. Прошла в дом, переоделась. И снова вышла. Уселась за столом напротив Слащева.
– Какие новости? – спросил он у Нины.
– Никаких. Все как всегда.
Слащев протянул ей газету:
– Прочти. Английская пресса про нас пишет.
Она быстро просмотрела статью.
– Тоже мне новость, – бросила она на стол газету. – Об этом уже с полгода говорят.
– А если и в самом деле нас отсюда попросят?
– Когда-то это обязательно случится. Зачем преждевременно впадать в панику?
– Ты, похоже, даже радуешься этому?
– Я – реалистка. Когда это случится, тогда и подумаем, что делать, куда ехать?
– Ну, и куда мы поедем? К кому? Кто и где нас ждет? Впрочем, кажется, у тебя где-то там, в Испании, есть родня?
– В Италии, – спокойно поправила она.
– Не имеет значения. Все же родня!
– Мы слишком бедны, чтобы ехать к ним.
– Хорошо. Согласен. Останемся здесь, у турков. Будем торговать индюшатиной. Маруська вырастет и выйдет замуж за богатого толстого турка, – начинал распалять себя Слащев.
– Ее дело. За кого захочет, за того и выйдет. Я у родителей не спрашивала благословения. Не обижусь, если и она у меня не спросит.
– Без приданого ее в хороший гарем не возьмут. Ты бы хоть на эту нашу ферму съездила. Посмотрела бы, что там делается.
– Что там делается? Индюшки пасутся.
– Вот и посмотрела бы. Хозяйка все же!
– Мне эта твоя ферма не по душе, Яша! Мне бы конеферму! Сутками бы там пропадала!
– Не обещаю. Разве что когда богатый турок у нас с тобой зятем будет, мы с него калым – лошадками.
Нина укоризненно посмотрела на Слащева, спросила:
– Ты чего сегодня такой взъерошенный?
– Маруська кашляет.
– Неправда! Что случилось?
– Размышляю, – он накрыл своей большой ладонью ее руку, виновато произнес: – Испортил тебе жизнь. У тебя все по-другому могло сложиться.
– К чему эти разговоры, Яша! – с тихим упреком сказала она. – Я сама себе такую жизнь выбрала. И довольна. Так что не казни себя, ты ни в чем не виноват.
– Ты великодушна! Еще спасибо скажи мне, что гувернанткой работаешь! Скажи, что стремилась к этому! Что безработного мужа мечтала кормить!
– Ну и что! Так сложилось! Кстати, не по твоей вине! Что сейчас об этом говорить!
– А почему бы и не сейчас? Еще кусок жизни остался. Мы ведь, по сути, не жили. То дождь, то жара. То в палатках, то под звездами. То бои, то госпитали. И так – сколько лет! Все думали: ничего, ничего, вся жизнь впереди. А она как свечка – уже только тлеющий огарок остался. Все! – он поднял на нее голову и внезапно деловито спросил: – А где они там, в Италии?
– Зачем тебе? – насторожилась Нина
– Из интереса.
– Кажется, в Анконе.
– Кажется или точно? – настойчиво допытывался Слащев.
– Ну, в Анконе.
– Я о чем думаю. Может, уедем туда? А, Нина?
– Надо у них спросить, примут ли?
– А не надо спрашивать. Нам всего лишь кусочек теплого неба. Адриатика, там всегда тепло.
– Нищих никто не любит, Яша. Даже родственники.
– А мне не надо, чтоб меня любили. Мне надо за что-то зацепиться. Мне бы три дня! Всего три дня! И я бы эту твою Анкону со всеми твоими родственниками вверх задницами поставил! Сами принесли бы и еще уговаривали, чтоб взяли! – с гневом в чей-то адрес произнес Слащев.
– Что с тобой, Яша? Я никогда не видела тебя таким.
– Каким?
– Не пойму.
– Я сам себя не пойму, дорогой мой «юнкер Нечволодов». Понимаешь, мне очень не хочется, чтобы моя Маруська вышла замуж за турецкого султана.