В эти дни из кратковременной поездки в Сербию, где частично расквартирована Кубанская дивизия, вернулся начальник штаба Шатилов. Там он встретился с Науменко, который показал ему письмо, присланное с острова Лемнос. Запечатав его, он попросил передать его Врангелю.
Письмо было в плотном конверте, на котором беглым почерком Науменко написал: «Генералу Врангелю, лично. От генерала Науменко».
Врангель повертел в руках конверт, прочитал надпись, не громко, но брюзгливо, скорее сам себе, сказал:
– Вровень хочет быть.
Шатилов промолчал.
Врангель вскрыл конверт, отложил приписку, сделанную рукой Науменко, и стал читать пространное письмо:
«Атаману войска Кубанского генералу Вячеславу Григоровичу Науменко. Батько наш, пишуть тебе твои верныи сыны, з которыми ты пройшов через огонь, воду и медни трубы, а теперь мы перебиыаемось у чорта на куличках на острови Лемнос, шо в Эгейсом мори. Вы бывали у нас, знаете, шо это не остров, а тюрьма. Зимой замерзаем, а з весны од жарюки пропадаем. Розместылы нас французы по-дурному: з одной стороны заливу – кубанци, а з другой – донци. И друг дружку не бачимо, бо пеши йты – восемнадцать верст. Не находишься. И кругом одни каменюки. Живем и тужим, хлеба в обмаль, воды тоже не хватае. Дров немае, в холода в палатках не нагреешся. Ще й витры палатки сдувають. Пообносылысь, ходим, як старци, холодни, голодни и невмыти. И не бачимо конця нашим страданиям.
Дорогий наш батько, вызволяй нас з цього проклятого острова, бо жить тут нельзя. Свирид Гуща, Блызнюк, Ганжа, браты Хвесенкы, яких вы зналы, бо пройшлы з вамы все военни путя-дорогы, померлы. А поховать-замучишься, бо кругом одне каминня. По два-три дни одну могиля выдовбуем. Так и живем. Якшо не вызволыте нас, скоро все повымремо.
З цым остаемся, вирни вам козакы-кубанци, з надеждою, шо вызволыте. А не получиця, так лучше в тюрьму, чи даже до большевыкив. Такого аду и воны нам не змогуть сотворыть».
И дальше шли три страницы подписей.
Врангель отложил письмо, взглянул на Шатилова.
– Читал?
– Мне его Науменко показывал.
– Но ты же был на Лемносе?
– Не райское место, конечно. Но люди же там живут. И не голодают, и не уезжают. Два городка там, с десяток деревень.
– А для чего он мне это письмо прислал? – спросил Врангель. – Понимаю, устали. Но еще масяц-два, и тронемся в поход.
– Не верят.
– Кто? Казаки?
– И казаки, и Науменко.
Врангель потянулся к приложенной к письму записке самого Науменко. Прочитал вслух:
– «Ваше превосходительство, Петр Николаевич. Письмо отчаянное, и я, как атаман войска Кубанского считаю, что обязан шось предпринять, бо все они дезертирують и уедуть до большевиков. Военные лагеря тають. Солдаты и офицеры увольняются из армии, переходят в беженци. А други и вовсе отправляются в села, нанимаются в работники, только бы якось прокормиться и выжить. Надеюсь, не будете возражать, если я пожелавших кубанцев перемещу в Сербию, где они окажутся в лучших условиях и благожелательной обстановке в окружении местного населения. Генерал Науменко», – после чего Врангель с долей сарказма отметил: – А подпись-то, подпись какая! Вензель, а не подпись. Уважает себя! – и, взглянув на Шатилова, спросил: – Что скажешь, начальник штаба?
– Вы правы. Люди, конечно, устали ждать. И французы потихоньку притесняют, сеют всякие слухи. Время от времени урезают продовольствие, часто и густо забывают его доставить: ссылаются на погоду, на отсутствие свободного транспорта. Повсюду жалуются, что им дорого обходится содержание нашей армии.
– Общипали Россию как курицу. Пусть помалкивают.
– Так ведь не молчат. Раньше – шепотом, теперь – все чаще в полный голос, – поддержал возмущение Врангеля Шатилов и, после коротких раздумий, добавил: – Я вот о чем подумал: не стоит ли нам кого-то послать в Париж? Прояснить обстановку.
– Ты прав. Они становятся все агрессивнее. Не может быть дыма без огня, – согласился Врангель и тут же предложил: – Котляревского. Он выздоровел. С его связями и с дипломатическим талантом без новостей не вернется.
– Я тоже вчера его видел. Хромает. Жаловался на поясницу.
– Дорогой Павел Николаевич! Молодость наша уже за кормой. С ярмарки едем. Вот и у меня тоже иногда поясница болит и сердце пошаливает, – пожаловался Врангель и торопливо предложил: – Уварова дадим ему в сопровождающие. Прошлый раз он не без пользы съездил. К тому же у него там, кажется, невеста?
– Согласен. Кстати, сейчас в Париже Науменко. Посоветуйте Котляревскому встретиться с ним. Пусть не бунтует. Негоже сейчас расшатывать армейскую дисциплину. Не на пользу общему делу.
– Он упрямый. К тому же обижен на меня, – покачал головой Врангель. – Как-то однажды я сказал ему что-то нелестное о казаках, до сих пор не может забыть. Даже по тону его записки я это чувствую.
– Он разумный человек. Поймет, – сказал Шатилов.
– Ну, а не поймет? Ну и что? – обозлился Врангель. – У меня пока еще хватит сил смирить его гордыню.
– Не может не понять. С пустяка начнется и пойдет…
– К сожалению, уже началось, – вздохнул Врангель. – Два рейса «Решид-Паши» к большевикам с нашими солдатами.
– Три, – подсказал Шатилов. – Четвертый не состоялся из-за отсутствия желающих.
– Пусть это всего лишь семь-восемь тысяч, пусть это не сильно скажется на боеспособности армии, но это уже началось. А Науменко давно держит нос по ветру и лучше многих понимает, что к чему. Не хочет оказаться в обозе, – и добавил: – Пусть съездят, поговорят с ним. Только ничего хорошего я от этого не жду. И все усилия пусть направят на французов. С ними нам надо наконец расставить все точки. Без этого наш поход на Россию может не состояться.
– Ну, что ж вы так, ваше превосходительство! – с укоризной в голосе сказал Шатилов.
– Гипербола, брат Павел, – едва заметно улыбнулся Врангель. – Я пока так не думаю. Просто иногда так сам себя слегка подстегиваю.
Не спалось Жихареву. Голова шла кругом, тяжело ворочались мысли. Не упустить бы комиссара. Неспроста появился он здесь. Что-то серьезное затевают большевики, иначе не стали бы рисковать таким козырным тузом.
Знать бы, надолго ли появился он здесь? Может исчезнуть в один из ближайших дней – и все! И не утолит он жажду мести, которая все еще клокочет в его сердце. Но это ладно. Местью можно было бы и поступиться. Время лечит – забудется. Но деньги! Они нужны были вчера и нужны будут завтра. Пока они лежат в почти неохраняемом банке в искалеченных сейфах. Еще вчера их, эти сейфы, можно было просто вывезти за город и там, не торопясь, под пение соловьев, вскрыть. Сегодня это уже не удастся. Сегодня их охраняет не один лишь управляющий, но и еще двое чекистов. Надо думать, что они оба чекисты. А уж что один из них высокий чин – это он не просто знал, в этом он тогда, в Феодосии, убедился, что едва не стоило ему жизни. Но и эта преграда преодолима, если хорошо продумать.