Тело у нее было безволосое. Детородные органы также совершенно лишены волос. Нижние губы стыдливо приоткрывали вертикальную щель. На них блестела сладкая роса женского возбуждения.
Свет разгорался все ярче, и я понял, что мы стоим в Висячих садах высоко над Вавилоном. Кусты и цветы, окружавшие нас, были прекрасны, но бледнели перед красотой Инаны. Она сняла мои руки со своих плеч и одну за другой поцеловала их. Я содрогнулся от ощущения, пронизавшего мое существо.
– Чего ты хочешь от меня, Инана?
Это произнес как будто не мой голос.
– Моя цель – объединиться с тобой.
– Ты, конечно, знаешь, что я не вполне мужчина, – сообщил я шепотом о своем позоре. – Меня давно оскопили.
– Да. – Ее голос звучал мягко и сочувственно. – Я была там, когда с тобой сделали это. Я чувствовала нож так же остро, как ты. Я плакала о тебе, Таита. Но радовалась за себя. Совокупление – не то же самое, что объединение. Я говорю не о кратком соединении плоти, которое скоро заканчивается сокращением мышц: оно – жалкая награда мужчине, отдающему свое семя, и женщине, принимающей его в утробу. Это всего лишь средство выпустить в мир еще одну смертную жизнь с кратким и не имеющим последствий существованием, которое слишком скоро обрывает смерть.
Она направила мою правую руку от своих губ вниз и всунула мои пальцы глубоко в щель между ароматными бедрами, шириной в два моих пальца и скользкую. Я почувствовал, как жар моих чресел сливается с ее жаром.
– Я говорю не об этом.
Кончиками пальцем она погладила страшный шрам у меня между ног, где когда-то было мое мужское достоинство.
– И не об этом.
– Что еще может соединить мужчину и женщину, Инана?
– Существует объединение душ, а не тел. Слияние высших сознаний. Это подлинное чудо существования, и оно достигается очень редко.
Она потянула меня вниз на лужайку тайного сада. Зелень под нами была шелковой и мягкой, как пух. Быстрым, гибким движением она легла на меня, и наши тела соединились близко и тесно, как им назначили боги. Наши руки и ноги переплелись, дыхание смешалось. Я чувствовал, как рядом с моим бьется ее сердце.
Постепенно наши сердца стали едины и забились в едином ритме. Наше дыхание гармонизировалось и наполняло обе груди. Я никогда не испытывал ничего столь возвышающего и удовлетворительного. Я хотел полнее погрузиться в ее тело, чтобы мы стали единым целым.
Потом я пережил миг паники и беспомощности, когда понял, что ее ум завладевает моим. Я пытался помешать этому, но понял, что точно так же завладеваю ее умом. Она принимала мои воспоминания, а я ее. Между нами ничего не было упущено или забыто. Мы разделили существование, уходящее в далекое прошлое.
– Теперь я знаю, кто мой отец, – сказал я удивленно.
– Кто же? – спросила она.
Она знала ответ раньше, чем я дал его, услышал ее вопрос до того, как она его задала.
– Мениот, бог гнева и нравственности, – ответил я в божественной тишине, которую мы делили с ней.
– А кто твоя мать? – спросила Инана, и я нашел ответ в нашем едином сознании.
– Мою мать звали Селия, она была смертной. И умерла, давая мне жизнь.
– Ты полубог, Таита. Ты не совсем человек, но и не совсем бог. И хотя ты долгожитель, когда-нибудь ты умрешь. – Она плотнее и покровительственнее соединила мою душу со своей. – Этот день еще далек. Но, когда это произойдет, я буду рядом, чтобы защитить и поддержать тебя. А когда ты умрешь, я буду оплакивать тебя тысячу лет.
– А кто ты, Инана? Почему я так связан с тобой душой и телом? Кто твой отец?
– Мой отец Гиперион, бог света. Брат Мениота. Поэтому мы с тобой одной божественной крови, – прямо ответила она.
– Я слышал твой ответ до того, как ты ответила, – неслышно сказал я. – А твоя мать? Она была смертной или богиней?
– Моя мать Артемида, – ответила Инана.
– Артемида – богиня охоты и всех диких животных, – сказал я. – Она также девственная богиня и богиня девушек. Как девственница может быть твоей матерью?
– Ты должен знать, Таита, что у богов и полубогов все иначе. У богов все возможно. Мой отец Гиперион восстановил девственность моей матери через час после моего рождения. – Я улыбнулся очаровательной практичности решения ее отца и почувствовал, что Инана тоже улыбается. Затем она продолжила: – Но я девственница, как и моя мать, и по приказу Зевса, отца богов, всегда останусь девственницей. Это наказание мне за то, что я отвергла Зевса, своего деда, когда он попытался совокупиться со мной, совершив кровосмешение.
– Суровое наказание за столь незначительное преступление, – посочувствовал я.
– Не думаю, Таита. Я думаю, это прекрасная и благая награда; иначе как бы мы с тобой могли любить друг друга все те века, что прошли, и те, что еще пройдут, и при этом сохранять девственность и чистоту?
– Кто-нибудь знает нашу судьбу, Инана? Я ведь даже не родился в то далекое время, о котором ты говоришь?
– Я присутствовала при твоем рождении, Таита. И когда тебе отрезали мужское естество, и плакала о тебе, хотя знала, как вознаградят нас за это ужасное деяние грядущие тысячелетия.
– Ты говоришь о тысячелетиях. Мы будем с тобой вместе так долго, Инана?
Она не ответила прямо на мой вопрос.
– Хотя ты этого не знал, я слежу за тобой с дня твоего появления на свет. Мне известно обо всем, что тебе выпало, известны все твои краткие радости и вся мучительная боль.
– Почему я, Инана?
– Потому что мы одно целое, Таита. У нас одна кровь и одно дыхание.
– Я ничего не могу утаить от тебя, – согласился я. – Однако я не девственник, как ты. В своей жизни я плотски знал женщин.
Инана печально покачала головой.
– Ты знал только одну женщину, Таита. Я была там, когда это случилось. Я могла бы предупредить тебя, зная, что ты заплатишь за краткое преходящее удовольствие знакомством с лезвием оскопляющего ножа. – Я чувствовал ее дыхание у себя во рту и ее печаль в своем сердце, когда она продолжила: – Я могла уберечь тебя от боли, но тогда, если бы я предупредила тебя о последствиях, мы с тобой никогда бы не могли соединиться, как сейчас, в вечной и божественной чистоте.
Я обдумал то, что она сказала, и вздохнул, как она вздохнула во мне.
– Это все происходило так давно. Я не помню лица девушки. Не помню даже ее имени, – признался я.
– Это потому, что я стерла это воспоминание из твоей памяти, – прошептала она. – Если хочешь, я верну его, и оно будет с тобой следующие пять тысяч лет, но это не принесет тебе радости. Хочешь?
– Ты знаешь, что не хочу.
Я отрекся от этой бедной души, которая тоже была рабыней. В общем несчастье мы дарили друг другу утешение. Она дала мне любовь. Но пропасть пространства и времени давно поглотила ее; она ушла туда, куда никто не может за ней последовать, даже оскопленный полубог.