А потом Жанин сказала это:
– Решающих моментов в истории человечества.
Воцарившаяся тишина продолжалась довольно долго.
А потом Вильям разозлился и успокоился, а затем не мог собраться с мыслями. И не понял, что она имела в виду, или как раз понял, но ему не понравилось то, к чему он пришел. И он попросил ее объяснить, и она сделала это, как только могла.
Подошла к стене. Показала туда и туда. Встала около выбранных ею стихов, отдельных строчек, вынесенных из своих последовательностей, рассказала, что означали знаки в них и что она поняла.
И было трудно отрицать, видя это.
Люди, город около реки. Строят. Остроконечные дома, могилы для королей.
Речь могла идти только об одном. О пирамидах.
Крысы. Болезнь. Распространение, смерть, чума, не знающая конца.
Великий мор.
Луна. Трое мужчин, большой корабль, долгое путешествие.
– Я думаю, мне не надо объяснять подробней, не так ли?
На том Жанин закончила. И ждала его реакции.
Но он не хотел верить ей.
Это выглядело абсурдно.
Вильям попытался убедить ее, что она ошибается, и даже если, судя по ее словам, старалась критически подходить к полученному результату, все равно придумала для себя однажды толкование и просто зациклилась на нем, подсознательно увидела исторические события в прочитанных текстах, спроецировав свои знания и свой опыт на стихи, и поверила, что с ее стороны имел место чистый анализ, хотя ничего подобного не было.
И Жанин прорычала в ответ:
– По-твоему, значит, я просидела с этим семь месяцев и не ставила под сомнения то, к чему пришла?
Он посмотрел на нее.
В какое-то мгновение земля закачалась у него под ногами, он увидел в Жанин что-то, к чему был не готов.
Темперамент. Темперамент, напоминавший ему только об одном человеке.
И он постарался избавиться от этого впечатления, сделал ту же самую ошибку, в которой только недавно обвинил ее. Наложил свое переживание на старый опыт, хотя в Жанин не было ничего общего с ней, ничего, за исключением его мыслей, пожелавших этого.
Вильям взвесил свои слова.
Естественно, он не имел в виду, что Жанин некритично относилась к себе. Но в свое время порой сам приходил к определенным теориям слишком рано, а потом всячески пытался подвести под них какое-то фактическое основание, а не наоборот.
– Ты в таком же замешательстве, как и я, – сказал он. – Мы получили задание решить некую проблему и не знаем как и почему. И ищем закономерности. Это не твоя вина, просто мы так действуем.
– Я не ищу закономерности, – ответила она спокойно. – Я нашла их.
Вильям качнул головой, протестуя.
А Жанин повысила голос снова, расстроенная, сделала большой круг по комнате с целью набраться сил, суметь объяснить то, что знала, а он отказывался принять:
– Неужели, по-твоему, я не говорила себе то же самое? Думаешь, мне не показалось это таким же странным, как и тебе? Неужели ты считаешь, что я не пыталась отвергнуть такое толкование, как мои собственные идеи? Но когда я прихожу и вижу их висящими точно в правильном порядке…
Она подождала, не скажет ли он что-нибудь.
Но Вильям не сделал этого.
И Жанин постаралась объяснить все еще раз:
– Если я сейчас просто истолковала данные стихи как исторические события только из-за того, что они совпадают с моими знаниями, почему, черт возьми, они расположены на твоей стене точно в том порядке, как должны? Я же получала их вразнобой? Я, которая сделала эти безумные выводы с точки зрения моих предвзятых мыслей? Как могло тогда оказаться, что мои беспорядочные фрагменты здесь скомбинированы и рассортированы точно, как я считала?
По-прежнему никакого ответа.
И она вернулась в другую часть комнаты, шла вдоль стены, по ходу ударяя ладонью по листам бумаги, мимо которых проходила.
– Колесо. Письмо. Месопотамия. Пирамиды. Рождение Христа. Магомеда. Народность майя. Великий мор. Французская революция. Русская.
Между каждой такой бумагой находились другие, но она миновала их, не задерживаясь, словно останавливалась лишь на самых значительных эпизодах в романе, между которыми имелась масса второстепенных глав, и это приносило ей определенные дивиденды, заставляло лучше вникать в ее слова.
С равными промежутками она смотрела на Вильяма, проверяла по его взгляду, понимает ли он то, о чем она говорит.
– Первая мировая война. Вторая. Хиросима. Люди летят на Луну.
Это доказывало ее правоту, и Жанин видела по его лицу, как он пытался сохранить свой скептический настрой, отказывался соглашаться с ней, даже зная, что зря так поступает.
Для нее не существовало более явного доказательства.
Если она истолковала содержание текстов правильно, именно в таком порядке они и должны были находиться.
И так все получилось.
Она приблизилась к концу стены.
И замедлила шаг.
– Тянь-шаньское землетрясение. Извержение Невадодель-Руиса. Цунами в Индийском океане.
Она посмотрела на Вильяма, ничего больше не сказала, ждала его реакцию. «Выкладывай свои контраргументы сейчас, если в состоянии, – говорила она всем своим видом. – Возрази, скажи, что я ошибаюсь, заставь меня пройтись по комнате еще разок, и я это сделаю, не сомневайся».
И пару растянувшихся на вечность секунд, когда они стояли так наискось через комнату, Жанин держала руку на одной из бумаг, и они неотрывно смотрели в глаза друг другу.
Никаких слов. Даже дыхания.
И тишина затянулась настолько, что Жанин не выдержала и сама нарушила ее:
– Неужели я попала в плен собственных иллюзий?
И Вильям кивнул. Уже знал, куда она клонит.
– Почему они тогда находятся в правильном порядке?
– Ты понимаешь последствия того, о чем говоришь? – спросил он наконец.
Она кивнула.
Ей не нравилось это. Но и смолчать она сейчас не могла.
– Последствия, – сказала она, – состоят в том, что они говорят правду. И появились из нашего собственного генетического кода.
Он знал.
Но это требовалось сказать.
И она кивнула. Превратила его мысли в слова. И выдала их напрямую.
– В таком случае данные события записаны в нашей ДНК задолго до того, как они произошли.
В комнате опять воцарилась тишина.
И они долго смотрели друг на друга и разговаривали без слов.
– Но не это в первую очередь беспокоит меня, – сказала Жанин наконец.