С одного из мониторов там впереди на него смотрела его бывшая жена.
Смотрела не только на него, но и в глаза сотням тысяч людей в Швеции и, пожалуй, в других местах, а точнее, только в объектив камеры. И что, черт побери, она делала там? Стояла одна на крыше, свет вертолетов, жужжавших на заднем плане, разрывал темноту у нее за спиной, а прямо напротив, между ней и черным небом, находился металлический куб из нежно-голубых светящихся окон, и не вызывало сомнения, на что она смотрит.
– У них прямой эфир? – спросил он, хотя прекрасно знал это.
Никто не ответил.
– Эти экраны… Все в прямом включении?
Коннорс первым сделал правильный вывод.
Увидел фамилию женщины в телевизионном сюжете шведской интернет-газеты. Естественно, речь могла идти о совпадении, но, судя по взгляду Сандберга, это было не так.
Он кивнул, спокойно, с тенью сожаления в глазах.
– Да, все вживую, – сказал он.
И Вильям кивнул.
Ничего не сказал.
Кристина Сандберг находилась в Амстердаме. И она стояла перед больницей, которую скоро должны были уничтожить, и он знал об этом, а она и понятия не имела.
Когда боевой самолет появился в первый раз, Альберт ван Дийк каким-то непостижимым образом понял, что должно произойти.
Он все еще сидел на водительском месте в арендованном Кристиной Сандберг автомобиле. В кепке ее ассистента, с поднятым к лицу воротником пальто. Надеясь, что это выглядит словно он замерз и никто не подумает, что данный господин опасается оказаться узнанным кем-то из сотен проходивших мимо полицейских, даже если и то и другое соответствовало истине.
Он не хотел сидеть здесь.
Они находились с внутренней стороны всех ограждений. Кристине Сандберг удалось заставить полицейских пропустить их, чтобы, как она утверждала, отнести сумку в отель, и рано или поздно стражей закона могло заинтересовать, почему ей понадобилось для этого так много времени, и тогда они могли постучать по стеклу и узнать его, и на этом бы все и закончилось.
Но у него не оставалось выбора. Ему некуда было деваться. И сейчас он сидел здесь и страстно желал, чтобы она и ее помощник быстрее закончили свои дела и вернулись, и тогда они смогли бы убраться восвояси.
Альберт просидел так четверть часа, пожалуй, двадцать минут, когда появился боевой самолет.
Он пролетел на огромной скорости вплотную над самыми крышами домов, неслышно, как тень, и только потом на смену ему пришел рев реактивных двигателей, исчезнувший вслед за бомбардировщиком в темноте.
Альберт сидел, обратив взгляд к окну, и пытался понять, что же, собственно, видел. Боевому самолету нечего было делать здесь. Один вертолет вполне мог контролировать всю прилежащую территорию, пешеходов и автомобили и даже, пожалуй, сумел бы разобраться с каким-то из других вертолетов из всех газет и телевидения, пытавшихся отслеживать происходящее.
Но F-16? Он был лишним здесь.
В то самое мгновение, когда эта мысль сформировалась у него в голове, он понял, что ошибается.
Одна работа имелась как раз для такого самолета.
Единственная.
Он резко выпрямился на сиденье, достал свой новый «левый» мобильник, порылся в карманах в поисках визитки Кристины Сандберг с номером ее телефона. Затем вышел из автомобиля, нашел взглядом крышу мотеля перед собой. Как раз сейчас не играло никакой роли, узнает его кто-нибудь или нет, если он не ошибся в своем предположении, ему требовалось предупредить их, что находиться там наверху опасно для жизни. А если бы полиция захотела забрать его, они могли сделать это потом.
Бомбардировщик.
Его мысль выглядела безумной.
С другой стороны, весь день получился безумным для него.
Он не нашел визитку, полез в другой карман, начал рыться дальше.
Спешил.
Ему казалось, что он уже слышит шум двигателей возвращавшегося самолета.
В Синем зале ратуши царил тихий хаос.
Мужчины в форме перебрасывались взглядами, прижимали к уху телефоны, чтобы слышать немного лучше, кто-то покинул комнату, в то время как кто-то другой появился, все охотились за одной и той же информацией.
Бомбардировщик пролетел над целью, но не выполнил работу.
Больница стояла на своем месте вопреки ожиданиям, и в комнате все задавались одними и теми же вопросами, не получая ответов. Что произошло? Технический сбой? Пилот отказался выполнить приказ? Что-то иное? Какой станет следующая мера и как быстро они сделают новую попытку?
Вильям наблюдал за суетой вокруг себя.
Он только сейчас понял, какой властью обладает Организация, в руках которой он находится, насколько тесно она связана со всеми странами мира, с их правительствами или, по крайней мере, военными структурами. Ведь понадобилось всего несколько часов, чтобы идентифицировать цель, принять решение и изыскать ресурсы для его выполнения.
При всей сложности возникшей проблемы.
Он обнаружил, что потеет. И так сильно сжал руки в кулаки, что почти не чувствовал пальцев, и тяжело дышал. У него создалось ощущение, словно кто-то посадил его на электрический стул и включил рубильник, но ничего не случилось, и сейчас они собирались повторить попытку.
На стене из экранов стояла его жена среди других репортеров.
Но ее картинка выглядела чуть лучше, чуть ближе, чуть четче.
Кристина Сандберг хотела быть лучшей. Сейчас ей это снова удалось.
И он боялся, что она вот-вот умрет.
– Коннорс, – позвал он.
Коннорс поднял на него глаза, не слышал, как Сандберг подошел. Он стоял с телефоном у уха и смотрел на экран ноутбука. И что бы Вильям ни хотел сказать, это вполне могло подождать.
Но Сандберг, судя по его взгляду, не собирался отступать.
– Я никогда больше не попрошу тебя ни о чем, – сказал он. – Но окажи мне услугу.
– Сандберг? Не тот случай…
– Но моя жена там, – сказал он и показал на мониторы, как бы в попытке доказать то, что в принципе не требовалось доказывать. – Это единственная возможность для меня.
– Слишком поздно останавливать все, – ответил Коннорс.
– Она не имеет к этому никакого отношения. И стоит на чертовой крыше. Сколько метров отделяет ее оттуда? Пятьдесят? Еще меньше? Взрывная волна, черт побери, Коннорс, прикажи ей спуститься, пусть она будет в безопасности, она же невиновна…
Коннорс перебил его настолько громким голосом, что сам удивился:
– Есть только невиновные люди.
Все в зале замерли, следили за их дискуссией, заполняя для себя неприятную паузу в ожидании того, когда продолжится настоящее представление.