Как только Кристина ответила, попытался перебить ее, но она говорила дальше не слушая, в заранее записанном варианте на языке, который он не понимал.
Черт побери.
И тогда он опустил телефон, закричал ее имя прямо в ночь, прекрасно осознавая, что она не услышит. Но какой у него оставался выбор?
Ничего больше он ведь не мог сделать.
А потом поднял глаза к небу, искал самолет и ждал.
* * *
В ратуше время, казалось, жило по своим законам, а секунды не могли решить, приравниваются они к мгновениям или к вечности.
И с одной стороны, неудержимо двигались вперед.
А с другой – были настолько насыщены яркими деталями, отражавшимися в мозгу со всей резкостью, что вроде бы медленно парили вокруг них, как в невесомости.
Коннорс не спускал глаз с Вильяма.
Вильям с Кристины.
А все с экранов.
Секунды приходили и уходили, и каждая представлялась последней перед тем неизбежным, что должно было случиться, не сейчас, но… Пожалуй, сейчас, или сейчас, или сейчас…
Как раз когда Вильям позволил себе перевести дух, поскольку чисто физиологическая потребность в кислороде настойчиво заставляла его сделать это, и с надеждой подумать, что пилот, пожалуй, просто пройдет мимо цели снова, возможно решив не подчиниться приказу, роковое мгновение наступило.
Он увидел, как большое здание за спиной Кристины завибрировало и на долю секунды вспыхнуло белым огнем. И прежде чем он успел понять, что это всего лишь миллиарды крошечных осколков от разлетевшихся повсюду стекол, они уже упали вдоль фасада, а поскольку свет внутри погас, на месте окон остались только черные дыры.
Первой пришла ударная волна и унесла их с собой.
Кристина инстинктивно пригнулась перед камерой, повернулась с целью посмотреть, что, черт возьми, происходит, и Лео видел, как у нее за спиной больница поменяла облик снова, когда пламя от взорвавшейся где-то внутри ракеты вырвалось наружу со всех сторон через образовавшиеся пустоты и, охватив все этажи, спрятало здание за золотистой стеной огня.
Когда Кристина опять повернулась к камере, она прежде всего посмотрела на Лео.
А с другой стороны Европейского континента стоял Вильям и смотрел в глаза своей собственной жене, и внезапно нашлась масса всего, что он хотел бы ей сказать.
И ничего из этого она не имела ни единого шанса услышать.
Не будь взгляд Лео настолько сосредоточен на дисплее, находившемся перед ним, он, пожалуй, увидел бы все вовремя.
Сейчас это стало для него такой же неожиданностью, как и для нее. Хотя, даже если бы он успел сказать что-то, крикнул бы и бросился к ней, подобное уже не сыграло бы никакой роли.
Было слишком поздно.
Легкий вертолет барражировал вокруг больницы в охоте за лучшими кадрами, точно как и они сами, забравшись на крышу отеля. И находившийся в нем фотограф распластался на плексигласовых стеклах, нацелив камеру на здание в надежде зафиксировать хоть что-то из происходившего внутри, о чем бы ни шла речь. Но там все как вымерло. Никто не шевелился, не ходил по коридорам, ни одна тень не изменялась, ни в одном из окон, ни на каком этаже, с какой стороны ни посмотри.
Вероятно, всех заперли в одной части больницы.
Или распространявшиеся на улице слухи, согласно которым все в здании были мертвы, соответствуют истине. Это объясняло, почему никто не отвечал по своим телефонам. Ни пациенты, ни персонал, ни люди, пришедшие навестить своих друзей и близких.
Фотограф приказал пилоту подлететь как можно ближе. Он хотел попытаться с помощью своего объектива заглянуть дальше в комнаты, и, если бы только нашлось что-то подтверждавшее или опровергавшее любые измышления, его снимок разошелся бы по всему миру. И он обшаривал фасад своей камерой, в то время как вертолет долго-долго висел перед ним, как насекомое в охоте за последним живым цветком.
А потом все резко изменилось. И в то самое мгновение, как окна превратились в молоко, досталось и фотографу.
Ударная волна сбросила его на пол, и он, хватаясь за сиденье, за ручку, все, попадавшееся под руку, пытался выпрямиться, и, когда ему наконец это удалось, заметил, что над ним стекло и под ним тоже, и понял, что они летели, завалившись на бок винтом вперед, и уже почти не осталось надежды на спасение.
Они находились низко. Сбоку от него лопасти вертикально разрезали воздух, и вертолет начал вращаться вокруг своей оси, и он видел, как пилот борется с ручкой управления с другой стороны от спинки его кресла, и мир вращался вокруг них с огромной скоростью, а потом здание отеля выросло перед ним, и он закрыл глаза.
Его последней мыслью стало, что если они будут лететь также дальше, то заденут стоявшую на крыше женщину.
Подняв глаза от дисплея, Лео увидел страшную картинку, и тогда, пожалуй, еще несколько секунд у него теплилась надежда, что это страшный сон, не имеющий ничего общего с реальностью.
Словно какая-то его часть думала, что, пожалуй, есть некая разница, искажение перспективы, пожалуй, обман зрения, из-за чего все выглядит так, хотя на самом деле все было иначе.
Перед ним висела дымка из каменной и бетонной пыли, вероятно отчасти появившаяся от сгоревшего топлива, а выступ, где еще недавно стояла Кристина, уже не был таковым больше, а стал дырой.
Прочный бетонный пол исчез. Взамен труб, антенн и кондиционеров он видел впереди и внизу огромную зияющую рану в углу здания, словно кто-то откусил его кусок именно там, где Кристина стояла и разговаривала со всем миром.
Вертолет так и продолжал лететь на боку.
Он врезался в дом, и все исчезло – утонуло в дыму и граде мелких камней, он должен был умереть, но этого не случилось.
И теперь Лео стоял на крыше один.
Ветер раздувал его одежду и волосы, он слышал шум, сирены и рев моторов, видел огонь, но все на расстоянии. Он стоял здесь, и никто не смотрел на него и не догадывался, что он выжил. Это никого и не интересовало.
Он стоял так.
Неподвижно.
Не представлял, как долго.
Потом наконец выключил телефон.
Когда картинка с камеры Лео исчезла с экрана в большой аудитории, точно так же, как с мониторов на сотнях тысяч письменных столов в Швеции и Скандинавии и, возможно, в несчетном количестве других мест, остальные экраны вокруг продолжали заполнять новые кадры от иных поставщиков новостей.
Здание отеля потеряло большую часть угла. Стены и окна там исчезли, и на всем расстоянии от крыши и вниз в воздухе парили бумаги, обрывки ткани и остатки строительных материалов и падали на землю туда, где остатки вертолета сейчас пожирали большие языки пламени.
Возбужденные голоса перебивали друг друга, напечатанные заглавными буквами текстовые сообщения кричали о том, что Слотерваартскую больницу взорвал свой же самолет, или, пожалуй, его раньше захватили террористы с целью осуществить задуманное. Догадкам не было предела, а на месте событий царил хаос, и, прижимая к ушам наушники, люди в панике рассказывали то, чего они не знали.