– Но разве ночь любви не бодрит? Меня да… Я люблю будоражить ночь… Но если настаиваешь, я тебя отвезу.
Голос был грустным и разочарованным. Когда они подъехали к «Боливару», она, приобняв Фонтена за плечи, прошептала:
– Мне подняться пожелать тебе спокойной ночи?
– Не искушай меня, querida, – (это слово он произнес робко и неуверенно). – Любить меня долго ты не сможешь. Я стану ревновать, мучиться… И потом, я поклялся жене…
– Опять жена! – раздраженно воскликнула она. – Buenas noches, maestro.
Он хотел поцеловать ее, но она отвернулась. Едва он вышел из машины, она резко тронулась с места. Когда он оказался у стойки администрации (многочисленные ключи от номеров на гвоздях напомнили ему таблички с выражениями благодарности, вывешиваемые в церкви), ночной портье протянул ему письмо. Он открыл его в холле, это было письмо от Полины. Холодное, безликое письмо, отпечатанное на машинке. Описание полученной в его отсутствие корреспонденции, рассказ об ужине у Ларивьеров и о другом ужине, у супругов Сент-Астье: «Они сказали мне, что их сын – советник посольства в Перу, так что чуть позже я узнаю от них о том, как прошли ваши выступления в Лиме».
«Вот так! – подумал Фонтен. – Лишь бы он не проболтался!.. А собственно, о чем он может рассказать? Ничего ведь не было, и, увы, ничего не будет».
Оказавшись у себя в номере, он тут же лег в постель, но уснуть не мог. Этот вечер он вспоминал как прекрасный сон, внезапно обернувшийся кошмаром. Казалось, он чувствует в своих объятиях гибкое тело, светлые волосы у своей щеки, губы, прильнувшие к его губам. «Боже мой! – думал он. – Как же я был глуп! Если бы я пожелал, сейчас она лежала бы рядом со мной. Она стала бы моей, она говорила бы мне трогательные слова, преисполненные нежной и трагической поэзии. Как я мог отказаться от этих часов, подобных которым у меня никогда не будет?»
Он вспомнил женщину, которая когда-то говорила ему: «Как же глуп тот, кто не умеет пользоваться мгновением!»
«И ради чего? Из преданности женщине, которая, и это очевидно, уже не придает никакого значения чувственной стороне нашей жизни? Находясь далеко от меня, она пишет мне холодное письмо без единого слова нежности, за исключением формальной вежливости в конце… Разумеется, я люблю Полину, но разве я виноват, что она так изменилась? Разве я оскорбил бы Полину, если бы провел с этим божественным созданием восхитительную ночь, у которой все равно не было бы продолжения? Ведь через два дня я уезжаю. Безумец тот, кто не умеет пользоваться мгновением!»
В горячечном возбуждении он метался по постели, напрасно пытаясь отыскать прохладное местечко.
«Пользоваться мгновением? Что это значит? Мгновение не бывает единственным. Если бы я отведал это наслаждение, я бы пытался испытать его вновь и вновь. Я вернулся бы в эту страну или позвал Долорес во Францию. Я бы преследовал эту актрису по всему миру. И долго бы ты смогла терпеть меня, Лолита? Ты любишь будоражить ночь, а я этого не смог бы. В твоей жизни появились бы молодые люди, повели бы тебя танцевать. Вскоре ты вместо любви предложила бы мне дружбу, привязанность. Но я бы отверг их, потому что мне довелось познать твою любовь, между тем как сегодня то, что ты дала мне и что было всего лишь невинным сновидением, кажется мне бесценным».
Но он сам одернул себя: «Какое малодушие! Эта боязнь страданий… Она совсем другая… какая бесхитростная смелость в этом даре, который она мне предложила! Но почему? Что могу я сделать для нее? Послезавтра я уезжаю навсегда… Она меня в самом деле любила? Этого не может быть… И все-таки…»
Он зажег свет и попытался читать. Лолита сунула ему в карман небольшой томик стихов, он поискал его, открыл наугад и был поражен, что без труда понимает эти испанские стихи. «Это чудо, подаренное цыганкой, или я просто раньше никогда не пытался?» Его внимание привлекло название одного сонета: «Ответ маркизы на стансы Корнеля». Странное совпадение.
Маркиза, я смешон пред вами,
Старик в морщинах, в седине,
Но согласитесь, что с летами
Вы станете подобны мне… [30]
Сонет был прекрасным, вывод горьким: «Ты говоришь мне, великий поэт, что моя красота увянет и мое имя быстро будет забыто, если в обмен на бессмертные строфы, которые меня воспевают, я отвергну поцелуй старого рта… Ты так слеп, что веришь в бессмертие твоих стихов?»
– «Поцелуй старого рта», – повторил он и содрогнулся от отвращения.
Прости меня, старик, но юные лобзанья
Мне больше по душе, чем песни и стихи.
Он подумал, что, подсунув ему этот «псалтырь разочарований», Долорес дала ему не только страдание, но и лекарство от страдания. Как, должно быть, она ненавидит его сейчас! Увидит ли он ее еще раз перед отъездом в Боготу? Без конца ворочаясь на постели, он сочинял письмо для нее: «Я осмелился вас отвергнуть лишь потому, что восхищаюсь…» Нет, любое слово, означающее предложение и отказ, было бы оскорбительным… Сделать вид, что не понял намека? Или вообще ничего не писать и попытаться забыть? Увы! Разве можно когда-нибудь позабыть эти минуты? Ему удалось заснуть лишь на рассвете.
На следующее утро одновременно с завтраком ему принесли письмо Петреску: «Мэтр, я ждал вас до двух часов утра. Мне было абсолютно необходимо вас увидеть, потому что в программе произошли изменения. Мне позвонили из комитета Боготы, я должен немедленно отправиться туда для решения срочных вопросов, это по поводу театра. Мне необходимо уехать (одному) сегодня, самолет отправляется в шесть часов. Мне осталось спать три часа. Вы присоединитесь ко мне, как и было условлено, завтра утром. Ваш билет у консьержа, а также паспорт, виза, все. Мэтр, умоляю, вы не должны задерживаться из-за кого бы то ни было. Под угрозой моя репутация: зал уже заказан, афиши напечатаны, места распроданы заранее… Ваша вторая лекция в Лиме состоится сегодня в шесть тридцать в Национальном театре. Эрнандо Таварес в курсе всего. Ложитесь спать не слишком поздно, потому что вы должны выехать в аэропорт из отеля „Боливар“ в пять часов утра. Если вы не приедете, я обесчещен. С почтительным поклоном, Овидий Петреску».
* * *
Мысль о том, что придется путешествовать одному, очень встревожила Фонтена. Во Франции он никогда этого не делал, к тому же не он сам, а Полина всегда заказывала для него билеты, нанимала носильщиков, занималась всякими формальностями. «Бедная Полина! – вздохнул он. – Деспотичная и незаменимая». Затем он вновь принялся мысленно переживать необыкновенный вчерашний вечер.
«Увы! Нет никаких сомнений, я влюблен…»
Эта мысль показалась ему нелепой, но избавиться от нее он не мог. Почему эта чудесная девушка предложила себя старику? Он подошел к зеркалу, стал наивно вглядываться в свое отражение и был удивлен, увидев такое счастливое лицо. «Фауст? – подумал он. – Мне стоило бы заключить сделку с дьяволом?.. Слишком поздно… Вчера вечером я совершил непоправимую ошибку, отказался от того, чего желал сильнее всего на свете, а завтра я должен уехать, все кончено… „Ироничный голос моря“, – сказала она… И это нежное обращение на „ты“…» Потом он начинал убеждать себя: «Так лучше. В любом случае с моим отъездом наваждение бы рассеялось. По крайней мере, вернувшись, я смогу честно посмотреть в глаза Полины».