Шоу нырнул в люк вертолета, поводя туда-сюда стволом винтовки и полагаясь не столько на зрение, сколько на чутье, подобно восприятию слепца, чья жизнь зависит от осязания и слуха. Взгляд Трэвиса тем временем остановился на поручнях, ухватившись за которые враг мог подтянуться в вертолет, не касаясь земли.
Шоу ничего не обнаружил.
Он повернулся к выходу. Его взгляд упал на землю перед ним, и Шоу похолодел. Причина этого была для Трэвиса очевидна: по всему участку оголенной земли до самой кромки травы расходились следы высадившихся с вертолета бойцов, и выделить среди них след врага не представлялось возможным.
— Мать твою… — прошептал один из солдат.
Этих пропитанных страхом слов, непроизвольно вырвавшихся у закаленного, видавшего виды бойца, оказалось вполне достаточно, чтобы Трэвис понял, что они попали в серьезную передрягу.
На осмысление этого у него была лишь секунда, потому что по ее прошествии солдат получил пулю в голову. Выстрела не прозвучало, только щелчок, словно сломалась толстая дубовая доска, и человек упал, уже мертвый. Остальные с криками озирались по сторонам, наводя оружие во всех направлениях. Трэвис видел, как Шоу выскочил из вертолета и побежал к своим людям, призывая их к спокойствию. Второй пилот озирался по сторонам, до смерти перепуганный, будто понял нечто ужасное, и пока Трэвис пытался связать все воедино, пуля угодила летчику пониже левого глаза. Входное отверстие смотрело прямо на Трэвиса, а стало быть, пуля должна была пролететь над его плечом. Шоу уже уставился на него.
— Где? — проорал командир. Трэвис вскинул руку, чтобы указать позади себя, и в следующее мгновение мир потонул в пулеметном огне.
Бойцы развернулись веером. Трэвис пригнулся позади них, глядя, как красные трассирующие очереди прошивают клиновидное пространство между ними и краем долины, в шестидесяти ярдах к северу.
Шоу выкрикнул приказ рассыпаться, увеличить расстояние между ними, и едва закончил, как пуля пробила ему горло и вышла сзади шеи, оставив дыру размером с кулак. Глаза его расширились, пальцы вцепились в ворот, и он рухнул наземь.
Его бойцы рассредоточились, стреляя на бегу; один, наклонившись, схватил винтовку Шоу и бросил Трэвису: тот едва успел вскинуть руки и поймать оружие. Он побежал вперед вместе с той половиной, которая устремилась в направлении к лагерю, и пока мчался, в сознании только начинало оформляться решение, уже принятое телом.
Впереди, словно обелиск, высилось дерево, чуть ли не вдвое толще любого, росшего поблизости. Затормозив и проскочив за него, Трэвис торопливо разгреб ногами ковер из хвои, под которым открылась выемка. Просевшая земля, которой Пэйдж заполнила вырытую ею яму.
Где-то неподалеку раздался крик, потом звук упавшего на бегу тела. Раненый звал на помощь, но уже через несколько секунд Трэвис услышал бульканье и хрип: его дыхательное горло заполнилось кровью.
Сам Трэвис, бросив винтовку, упал на колени рядом с углублением и принялся голыми руками разгребать землю. Мягкую землю, ведь яма была вырыта и засыпана всего полтора дня назад, но все равно дело шло… недостаточно быстро. Слишком медленно.
Ведь убийца знал, что искомый предмет зарыт именно здесь. Трэвис сам объявил об этом во всеуслышание, едва выбрался из вертолета.
Он слышал, как очередная пуля ударила в голову футах в двадцати слева, и, обернувшись на звук, увидел, что выстрел снес человеку верхнюю половину черепа, но тот, по инерции бежал вперед, пока не налетел на сук и не рухнул, обмякнув, на узловатые корни.
Трэвис копал изо всех сил. Уши вдруг заполнились шумом крови, струившейся по сонным артериям, хотя как он мог сейчас это слышать?
Потом до него дошло, что стрельба прекратилась.
Он перестал копать и огляделся.
Все бойцы были мертвы.
Он снова подхватил брошенную было винтовку Шоу и вскинул ее. Оружие испачкалось в глине, так что ему с трудом удалось наложить как следует палец на спусковой крючок.
Вокруг царили тишина и неподвижность, нарушаемые лишь дуновением ветра, колыхавшего ветви и качавшего самые маленькие деревца.
Что там орал Шоу насчет ствола? Похоже, он считал, что если даже убийца невидим, его можно обнаружить по действующему оружию.
Трэвис медленно переводил взгляд слева направо, не настраиваясь на что-то определенное. Просто вдруг в этой тишине и неподвижности он что-нибудь да увидит?
И кое-что он-таки увидел — хоть и не прямо перед собой.
Синеватое мерцающее свечение под ногами. Хотя все вроде бы говорило о необходимости следить за окрестностями, Трэвис опустил глаза и увидел, что прежде, чем перестал копать, все-таки добрался до цели. Из-под земли был виден небольшой, с десятицентовую монету размером, участок поверхности «Шепота». Он поблескивал и переливался. Казалось, будто этот шар представляет собой особый мир, планету, покрытую океаном и непонятно каким образом погруженную в сумерки.
Среди деревьев послышался какой-то звук…
Трэвис поднял глаза, но признаков движения не обнаружил. У него даже не было уверенности насчет того, откуда именно донесся шумок. Не поднимаясь с колен, он осмотрелся по сторонам, но нигде ничего не обнаружил.
Теперь, когда их осталось только двое, убийца проявлял осторожность, но в том, чем это все закончится, сомнений не было. Вопрос состоял лишь в том, сколько секунд ему еще осталось жить.
«Если ты активируешь…»
Никаких надежд Трэвис с этим не связывал. Какими бы там возможностями ни обладал «Шепот», чем он мог помочь ему в сложившейся ситуации? Ничего подобного Пэйдж предвидеть не могла.
Секунд десять? А осталось ли у него столько времени? И если да, то неужели ему предстоит прожить эти десять секунд, стоя на коленях в грязи и гадая, что он почувствует, когда пуля разнесет ему череп?
В любом случае терять ему особо нечего.
Убрав руку от ствола винтовки, Трэвис залез в карман, вытащил целлофановый ключ и, сунув в яму, прижал к расчищенному от почвы участку поверхности «Шепота».
Шар полыхнул столь ярким, слепящим синим сиянием, что даже в его отягощенном страхом сознании осталась лишь одна мысль: это звезда. Он зажег звезду…
Потом эта мысль исчезла, словно бумажка, унесенная реактивным выхлопом, и его сознание заполнил голос, еще более прекрасный, чем это восхитительное свечение, и Трэвис вдруг осознал, что голос знаком ему, хотя он и не слышал его много лет.
Голос Эмили Прайс звучал так, как когда ему и ей было по семнадцать, звучал во влажном сумраке «древесного домика» во дворе дома ее родителей в ту ночь, когда она сказала ему, что все хорошо и сейчас можно…
Правда, сейчас она ничего такого не говорила.
— Сзади, — произнес ее голос, — на два фута левее раздвоенной сосны. Живо, живо!