После этого упрямого вывода она накрыла голову второй подушкой и отключилась.
Скрежет. Кхр!.. Кхр!.. Громкий отвратительный скрежет разбудил Лару среди ночи.
Проснувшись от испуга и не сразу понимая, где находится, она села на кровати. Тьма стояла кромешная до плоскости, до одномерной бархатности, будто глаза все еще оставались закрытыми. Лара несколько раз моргнула. В ушах гулко, молотом бухала кровь, а откуда-то сбоку снова загрохотало, громко, однообразно и тревожно, как будто от ударов сминалось что-то большое и металлическое, и Лара все никак не могла уяснить, что происходит.
Она вскочила и тут же больно запнулась — судя по ощущению, о сумку, брошенную у кровати. Замерла на мгновение, скорее догадываясь, чем различая окно, закрытое плотной шторой и, очевидно, распахнутое за нею настежь. Противное скрежетание выматывало, дергало по нервам, и нужно было непременно узнать, что это такое. Выставив руки вперед, Лара добралась до окна, нащупала тяжелую ткань и слегка дернула. За ней обнаружилась дверь на балкон.
За асфальтовой парковкой при гостинице начинался пустырь, и границу между ухоженностью и запустением означил одинокий фонарь. В круге его желтого, тусклого света существо непонятного пола, в одеянии, больше всего напоминавшем халат, топтало большую груду чего-то, вытряхнутого прямо на землю и слабо поблескивающего. При каждом новом ударе ноги по округе и разлетался этот невыносимо резкий звук, одновременно скрежещущий и хрустящий.
Лара ловко перелезла через перила балкона, радуясь, что комната оказалась на первом этаже, и направилась к фонарю. Она была заинтригована происходящим и изо всех сил пыталась разобрать, кто это существо и что оно топчет. Страшно ей почему-то не было, хотя вокруг стояла глухая безлюдная ночь.
При ее приближении существо перестало хлопотать над своей блестящей кучей и обернулось. Лара увидела морщинистое лицо, золотые сережки в дряблых, оттянутых мочках, остриженные седые волосы и ухмылку, в которой сбоку не хватало одного зуба.
— А, привет, — проговорила старуха. — Разбудила тебя?
— Да…
— Извиняй, — развела она руками. — И так вроде на пустыре топчу… Но люди, они везде, куда ни плюнь. Всегда кого-нибудь да разбужу. Ты хоть не вопишь, и на том спасибо.
Только сейчас Лара разглядела, что под ногами хрумкали обычные алюминиевые банки от пива и газировок. Их было столько, что не сосчитать, почти все уже скомканные, стоптанные, похожие на диковинные скорлупки. Старуха развернула и встряхнула мешок из-под картошки и принялась бросать их туда.
— Давай-ка, — деловито кивнула она Ларе. — Помогай, вдвоем быстрей управимся.
Ее звали Сорочиха — так она представилась. На глаз Лара определила, что навряд ли Сорочиха бездомная нищенка: пахло от нее обыкновенно, а точнее, не пахло никак, а бесформенное одеяние, которое девушка издалека приняла за халат, оказалось кофтой и красной юбкой, вполне опрятной, но надетой почему-то поверх штанов. На смуглом чистом лице пронзительно выделялись водянистые, почти бесцветные глаза. Была Сорочиха худа и даже костиста, и руки ее, проворно завязавшие мешок узлом, напоминали птичьи лапы.
— И зачем все это? — поинтересовалась Лара.
Старуха смерила ее насмешливым взглядом с ног до головы:
— Москвичка? Сразу видать. Сорок копеек за банку, а в килограмме банок по сорок набирается, стало быть, шестнадцать рублей за кило… Время разбрасывать банки, и время собирать банки… Разбросала я довольно, теперь вот собираю, — она перекинула мешок за плечо и зашагала прочь. Обернулась: — Идешь? Чаем напою.
И отчего-то Лара пошла за нею. Девушка отчетливо видела настроение своей новой знакомой, злого умысла в нем не было. Ночь достигла своего темного зенита, спать не хотелось, и больше Ларе в этот час делать было нечего.
Вдвоем они быстрым шагом пересекли пустырь. Здесь начинался район низкой, деревенской по виду застройки, самая окраина города. Старуха отперла дверь последнего домишка на улице и пригласила девушку войти.
— А мы где? — Ларе вдруг пришло в голову, что она и правда не знает. — Что за город хотя бы?
— О-о, милая моя, ты с такими вопросами завязывай, до добра не дойдешь… Набережные Челны, слыхала про такие? КамАЗы делаем тут! Как тебя к нам занесло-то?
— На Байкал еду.
— Далеко, — цокнула языком Сорочиха. Она уже ставила на плиту чайник и доставала из буфета блюдце с печеньем. Лара оглядела кухню, маленькую и чисто прибранную, с кружевной салфеткой на холодильнике, домотканым цветастым половичком на полу и щербатой посудой на столе. Старая чайная заварка, с вечера — если не раньше — оставленная в большой чашке из серого дешевого фаянса, уже подернулась маслянистой пленкой.
— Вы тут одна живете?
— Одна, — лаконично отозвалась хозяйка, и вокруг нее на мгновение всплеснула такая темно-синяя тоска, что Лара предпочла не вдаваться в дальнейшие расспросы. Она молча изучала обстановку и обитательницу дома. И снова уверилась в том, что не похожа Сорочиха на побирушку.
— Рассказывай, — велела вдруг старуха, отхлебнув из чашки воду, едва подцвеченную чаем.
Лара растерялась:
— Что рассказывать? Нечего…
— Да и правильно, кому это все интересно? — тут же весело отозвалась Сорочиха. — А если серьезно, не просто же так ты ко мне притащилась…
— Вы позвали! — совсем опешила Лара. Она во все глаза смотрела на старуху, начиная побаиваться, что та не вполне в своем уме. А психи ведь и с добрыми намерениями могут таких дел наворотить… Лара начала обдумывать благовидный предлог, чтобы побыстрее убраться восвояси, удивляясь, как она вообще тут оказалась.
Сорочиха подперла щеку кулаком и посмотрела на собеседницу почти с умилением. Потом в оживлении, обрадовавшись чему-то, хлопнула себя по худой коленке, обтянутой застиранной тканью штанов:
— Вот люблю я людей! Хотят попросить — а не просят, хотят спросить — а не спрашивают. А если спрашивают — то не то. А все почему? Потому что себя боятся. Других тоже боятся, но себя — больше.
Лара не сообразила, к чему относились слова Сорочихи, и ждала пояснений. Но старуха встала и, потеряв всякий интерес к гостье, принялась рыться в ящиках. Выдвинув их один за другим, она долго перебирала мешочки, кульки, свернутые в полиэтиленовые комочки. И в огорчении села на табурет, вздохнув:
— Закончились. Карамельки. Люблю «Раковые шейки», с молодости, хоть ты что со мной делай, люблю, и все. Не верь никому, кто говорит, что люди меняются. Как вырастем, так до старости все те же. А что до тебя…
Сорочиха сощурилась, глядя на девушку так пристально, что той окончательно стало не по себе. Бесцветные, будто вылинявшие глаза буравили и выпытывали, вынимали из Лары что-то сокровенное.
Это все длилось и длилось, подобие сна наяву, и вдруг навалилось такое оцепенение, что невозможно стало даже пошелохнуться.