Наконец старуха отвела взгляд и захрустела печеньем. Лара с какой-то неуютной дрожью осознала, что чай давно остыл, а за окном светает. Сорочиха кивнула:
— Все будет благополучно. Выдержишь. То, чего тебе так хочется, произойдет. Все будет. Только потерпи, и получишь, что хочешь.
— И что, будто вы знаете, чего я хочу? — недоверчиво улыбнулась Лара.
— Ой, вот уж секрет! — Сорочиха махнула рукой. — Ответ. Ты хочешь найти ответ на вопрос. Вот и поезжай дальше. Все ж правильно делаешь, собралась в дорогу, начала дорогу — надо и заканчивать. А там и ответ подоспеет. В конце дороги.
— И какой же?
— Ишь ты, хитрая. Ответ только в конце дороги, говорю ж. Так-то было б совсем просто! — Сорочиха глянула на нее строго и погрозила пальцем: — Так что пока не трогай то, что в кармане. Не время.
— В каком кармане? — испуганно замерла Лара, и рука ее непроизвольно легла на выпуклость джинсовой ткани, надежно скрывающей пузырек со снотворным.
— В таком кармане! — передразнила ее хозяйка. — Не торопись. Ты торопыга, все тебе сразу нужно. А так не бывает. Только дорога, только время… Время — единственное, что дает ответы.
— Ничего время не дает! — Лара неожиданно рассердилась. Ей до смерти надоели эти глупости, которыми так любят сыпать окружающие: «время лечит», «все проходит», «утро вечера мудренее» и так далее, и тому подобное. Она не понимала, что происходит, кто эта странная старуха перед ней, откуда она знает про карман, и все это стало ужасно раздражать. И пугать.
— А вот ты почем знаешь? Не болтай, чего не знаешь, и за умную сойдешь.
Лара подскочила:
— Что ж. Кажется, мне пора.
— Сядь, — приказала Сорочиха.
От испуга Лара послушно опустилась на табурет.
— Расскажу сказку, и пойдешь, — тоном, не терпящим возражений, заявила старуха. И тут же начала:
— В одной крохотной деревеньке жила-была девочка. Деревеньку окружал высокий забор, а за ним начинался большой и страшный дремучий лес, и был он наполнен чудищами. А в деревеньке жили одни дети. Они не знали, как появились на свет, и велик ли этот свет, но знали, что их деревушка — самое лучшее, что есть на земле. А лес за воротами дик и непроходим, и нельзя туда даже шагу ступить, чтобы тебя не съели. Они и не ступали, ведь им и в деревушке было замечательно. А у ворот росли белые ягоды, что звались грустникой, и ребята лакомились ею по утрам.
Те, кто ел грустнику, понимали язык птиц и зверей. Но всему свое время, и для каждого из них непременно наступал день, когда, подойдя к ягодному кусту, малыш замечал, что ягоды покраснели. Для каждого грустника краснела в свой, особый день. И, покраснев, становилась для него ядовитой. Об этом твердили птицы, прилетавшие из леса. Они предостерегали детей, и дети их слушались.
Однажды девочка, придя к воротам, увидела, что грустника вся красная-красная.
«Никто ведь не знает, какой именно я ее вижу, белой или красной. Я еще никому не сказала!» — подумала она. И съела сперва одну ягодку, а потом, распробовав, и целую горсть. А к вечеру захворала, занемогла и вскоре умерла. И жизнь потекла в деревеньке уже без нее.
Но была и другая девочка. Когда и для нее покраснела белая грустника, она решила попробовать — всего одну ягодку. Красная была слаще, чем вчерашние белые, и хотелось съесть еще и еще, но девочка удержалась. И назавтра была все так же здорова. Тогда стала она есть понемногу, по одной ягодке каждый день.
Как-то раз, гуляя у самого забора, услышала она птичьи разговоры. Птицы болтали без умолку, не думая, что она все еще понимает их язык. Но девочка понимала. Они твердили о большом и красивом мире, простиравшемся за темным лесом. Тогда девочка перелезла через забор и отправилась в лес.
В лесу клубился туман, было тоскливо и боязно, и из-за каждого дерева смотрели чьи-то глаза, но девочка все шла и шла. Вдруг прямо на тропинку выскочило чудище лесное, мохнатое и свирепое. Девочка испугалась, но все равно решила заговорить с ним. Это оказалось не сложнее, чем говорить с птицами — ведь она все еще ела по одной красной ягодке, а их был у нее целый карман. И тогда чудище, удивившись ее смелости, предложило проводить ее через лес. «Если ты захочешь вернуться, пока мы будем в лесу, я доведу тебя обратно, но как только мы выйдем из лесу, повернуть назад будет уже невозможно». Девочка решила, что в деревеньке ее ничто не держит, да и очень уж хочется хоть одним глазком заглянуть, что же там, за лесом…
Долго они шли с чудищем, переправляясь через бурливые реки, обходя топкие болота, отбиваясь от диких зверей. И наконец вышли из лесу и увидели мир вокруг. Он был больше и краше всего, что девочка видела в своей лесной деревушке, чудеснее того, о чем твердили птицы. И когда лес сомкнулся за нею и чудищем, превратившись в непролазную чащу, они даже не обернулись. И зашагали дальше, встречая повсюду грустничные кусты, усыпанные красными ягодами. Чудище сплело корзинку из ивовых прутиков, и на привалах девочка, напевая, собирала грустнику, которую теперь, оставив лес позади, можно было есть без опаски.
Сорочиха сосредоточенно пожевала губы и кивнула, давая понять, что «сказке конец, а кто слушал…»
— Зачем? — подала голос Лара. — Зачем собирать ягоду, если она и так растет повсюду?
— А она вообще девочка запасливая. Варенья наварит, — отозвалась Сорочиха.
Старуха как ни в чем не бывало улеглась на диванчик и укрылась до самого носа покрывалом. Лара в нерешительности помолчала, не зная, идти ей уже или нет, пока не услышала тихий храп с присвистом.
— Спасибо за чай, — пробормотала она в растерянности, но Сорочиха не отозвалась. Тогда Лара пожала плечами и вышла на улицу.
Теперь, когда уже полностью рассвело, и в пернатое от облаков небо на востоке поднималась пылающая кромка солнца, Лара рассмотрела палисадник Сорочихи и приоткрытую дверь сарая, который ночью не заметила. Из чистого любопытства она заглянула внутрь.
Повсюду лежали алюминиевые смятые банки. Наваленные кучами, разложенные по пакетам, мешкам, старым картонным коробкам — целый сарай металлолома. Лара заметила тот мешок, что помогала наполнить старухе минувшей ночью, — он был небрежно брошен у самого входа. Должно быть, навсегда.
Егор был рассержен, хотя и пытался скрыть облегчение от появления Лары: она видела переливы его сливового гнева с тонким золотистым отсветом. Но он не позволил голосу выдать свою внутреннюю бурю.
— Где ты была?
— Гуляла, а что? — нарочно невинно улыбнулась она.
— Прекрасно…
Его влажные волосы топорщились после душа, а на чистом, выбритом подбородке свежо краснели два бритвенных пореза. Лара поймала себя на том, что надеется: порезался он, потому что переживал из-за ее отсутствия. Ей все же удалось досадить Арефьеву, пусть даже она этого и не планировала.
— Собирайся. Буду ждать тебя внизу, в кафе. Через полчаса выезжаем, — объявил он и вскинул на плечо ремень спортивной сумки. Лара взяла из его рук кожаный рюкзачок с урной: