Лара стояла, зажмурившись, и Егор подошел к ней близко-близко. Она ощутила его сорванное дыхание на своей щеке.
— Так вот, Лара. Это правда.
Большой мост шумел, как разбуженный улей. Ехали машины, громыхали по рельсам бежевые трамваи, троллейбус звенел цепью, пощелкивая искрами в проводах. Лара ничего этого не слышала. И не понимала, как позволила Егору вести ее сюда. Точнее, он просто пошел, а она последовала за ним, молча, словно на привязи. Когда он остановился на середине моста и положил руки на пыльный забрызганный парапет, она покорно встала рядом с ним. И в ожидании замерла, обводя глазами индустриальный пейзаж с двумя высокими трубами какого-то завода, уродующего берег широкой Томи. Маленькая девочка, живущая внутри нее, хотела бежать или топать ногами, мотая головой и повторяя «уйди-уйди». Но Лара все еще была здесь.
— Ты обвиняешь меня, — руки Егора с силой сжали парапет. На Лару Егор не смотрел. — Если бы ты могла оценивать трезво, если бы это так сильно не ранило тебя, ты могла бы взглянуть на все это с другого угла. Я знаю, что пока ты не можешь этого сделать. Но тебе нужно хотя бы знать всю картину целиком, иначе получается совсем нечестно… Прости, но это правда нечестно. Я тоже человек, хотя у тебя и есть сомнения на мой счет. И мне тоже больно. Не знаю, почему ты вбила себе в голову, что мне все равно. Мне никогда не было все равно, просто у меня было больше времени, чтобы все обдумать и пережить. Это ведь началось давно, незадолго до твоего отъезда в Англию, больше года назад…
И чем больше Лара слушала рассказ Егора, тем меньше узнавала привычный свой мир.
Жизнь Лили и Егора была понятна и проста, упорядоченная и очень мирная. Может быть, после пяти лет совместной жизни счастье при виде друг друга и не затапливало мозг, но не было ни единого тревожного сигнала. Егор пропадал на работе, принося в семью заработок на зависть многим. Лиля занималась любимым делом и писала диссертацию, которая обещала стать настоящим научным трудом, а не обычной отпиской ради получения кандидатской степени. В своем деле она была талантлива и, что еще важнее, трудолюбива и дотошна — с юности это были ее главные качества. Егора всегда поражало, как эта миниатюрная сероглазая фея умудряется быть такой серьезной и такой умной. Это ведь когда-то и подкупило его, и, как давным-давно он изнывал от желания увидеть улыбку на ее сомкнутых губах, так и сейчас, глядя, как она засиживается за полночь за ворохом исследований и аналитических данных, и ее веки мертвеют от усталости, он думал о той женщине, что скрывается под этой строгой маской. Он редко видел ту, другую, но всегда помнил, что она живет внутри его отличницы Лили. Иногда, слушая ее болтовню с сестрой, когда близняшки — инициатором всегда становилась Лара — вспоминали о проказах детства, Егор видел отблески огня в глазах жены. Того огня, который сама она считала вздором и несерьезностью, но он продолжал тлеть, несмотря на всю ее убежденность в обратном.
Когда супруги заговаривали о детях, Егор утверждал, что Лиля станет прекрасной матерью. Для нее ведь не было ничего невозможного, если Лиля не знала чего-то, она просто просила дать ей время — и садилась разбираться. Лиля могла докопаться до любых данных, ее острый ум узнавал, структурировал и раскладывал по полочкам. И она этим гордилась.
Потом что-то стало меняться. Сначала Егор приписывал изменения последствиям недавнего отпуска в теплых краях. Лиля всегда возвращалась с их совместного отдыха нежной и веселой, будто отогревшейся. Первые недели после возвращения ее кожа хранила морской загар, ступни ног помнили белый песок, вездесущий и похожий на пудру, и в глазах ее то и дело сквозила девичья мечтательность, которую Егор так хорошо знал и любил. Обычно ничто не могло заставить его отменить или отложить отпуск, он не столько мечтал отдохнуть сам, сколько предвкушал эту, другую, Лилю. Но в тот раз все сложилось иначе. Шли недели, а Лиля оставалась прежней, морской. С переменчивым настроением и блуждающей улыбкой. И Егор обрадовался.
Пока не почувствовал тревогу. Сложно даже объяснить, что именно было не так. Приходя с работы, он по-прежнему заставал Лилю дома. Засыпал, с подушки глядя на желтую полосу света под дверью комнаты, в которой она устроила себе кабинет, — но так и раньше бывало частенько. Тревога была настолько беспочвенна, что Егор раз за разом наказывал себе прекратить впадать в паранойю. Но не мог ничего поделать. Пока однажды не пошел в душ после Лили, выпорхнувшей оттуда в уютном коротеньком халатике. Когда он намыливал голову и пена утекала в слив, мысли его вились за подолом этого халатика, за ногами жены, и он завидовал сам себе. А потом отдернул занавеску и, уже потянувшись за полотенцем, увидел, как горячий пар, затягивая зеркало туманом, проявляет там надпись.
Умная, собранная и строгая Лиля никогда бы не допустила такую оплошность. Нет, в ней возродилась детская беспечность. Именно беспечность водила ее пальцем, рисуя очаровательное сердечко и вписывая в него чужое мужское имя.
Егор мгновенно смазал ладонью мокрую надпись. В эту минуту он дорого заплатил бы за незнание. Не понимая, что ему теперь делать, он включил воду и принялся мыться еще раз.
А назавтра увидел все собственными глазами. В кафе с забойной музыкой, где собирались байкеры. Лиля была с одним из них, высоким брюнетом в джинсах и пижонской кожаной жилетке. Парню было едва за двадцать, и он балагурил и то и дело усаживал Лилю себе на колени и принимался целовать, а она хихикала, как девчонка. И была девчонкой.
— Не та Лиля, которую я знал, — Егор с силой потер рукой лоб, и над бровями выступило красное пятно. — Которая носила строгие юбки, читала отчеты санэпидемстанций вместо книг, качала пресс, не пропуская не единого дня, и ела на завтрак сопливую овсянку на воде, с медом, потому что сахар вреден. И даже не та, что нежилась в шезлонге где-нибудь в Доминикане, или была моим штурманом в очередной поездке… Она была счастливой, такой счастливой, какой я ее никогда не видел! Хохотала, дурачилась. Это было не пошло, не грязно, даже довольно мило. Если бы она не была моей женой. И я ушел. Несколько дней думал, что она сама заговорит о разводе, но она молчала. Тогда заговорил я. Мы поссорились. А назавтра она сказала, что у нее с тем парнем все кончено, и долго просила прощения.
— И ты простил? — впервые заговорила Лара. Она ощущала, как от прогремевшего мимо трамвая вибрация передалась мосту, на котором они все еще стояли, и по позвоночнику добралась до ее затылка.
Егор обдумывал вопрос. Потом положил локти на парапет, и кисти его рук повисли красиво и безвольно. Лара вдруг спросила себя, когда именно его безымянный палец покинуло обручальное кольцо.
— Я хотел все склеить, исправить. Она все еще оставалась моей женой. Иногда мне казалось, что это невозможно. Но, что бы она ни натворила, она была мне небезразлична. Иногда я поражался, как свободно мы себя чувствуем за ужином, как болтаем, обсуждая поход в кино на выходных. Будто ничего не было! Она снова стала прежней. Если бы она соврала мне и продолжала свой роман на стороне, я бы почувствовал. Но она сказала правду. И я поверил, что мы справимся с этим. Свои сугубо мужские переживания на этот счет опускаю.