— Самолеты есть, вообще-то! Ты же сам видел, он негр. Значит, из Америки.
— Слышь, их нельзя неграми называть… Ну ты придурок!
Лара не могла сдержать улыбку, проходя рядом с ними, и мальчишки притихли. Войдя в вагончик, выполняющий роль магазина, она увидела и виновника их спора. У прилавка стоял жилистый темнокожий парень в удобном велосипедном костюме с зажатым под мышкой ярким шлемом. И на английском языке пытался донести что-то до продавщицы. Та взирала на него с суеверным ужасом и выставляла на прилавок то одно, то другое — угадать, что именно спрашивает чудо-покупатель, у нее не получалось. Лара невольно задумалась, что пугает продавщицу больше: незнакомый язык, непривычная ситуация или то, что парень не переставая улыбается, радостно и белозубо, даже несмотря на ее полнейшее непонимание.
Сжалившись, Лара предложила свою помощь. Оказалось, что велосипедисту нужно средство от комаров и батарейки. В продуктовом ни того, ни другого, конечно, не было, но воспрянувшая духом продавщица велела ждать и выбежала вон, с порога вопя на всю округу:
— Нина!
Пока она разыскивала неведомую Нину и репеллент, Лара разговорилась с велосипедистом. Оказалось, что Филипп француз и он едет по России вот уже второй месяц.
— Ты рисковый парень! — беспокойно покачала головой девушка.
— Мне все так говорят. Мама через день плачет в трубку, думает, меня тут споят водкой или разорвут медведи, — блеснул зубами Филипп. — Но ведь это моя жизнь, я сам решаю, как поступать. И пока ничего страшного не случилось. Люди у вас отзывчивые. Вот ты, например. Только никто не улыбается.
Лара засмеялась:
— Тебе бы тоже умерить пыл.
— Зачем? — искренне изумился парень. — Я здоров, каждый день вижу новые места. По-моему, все замечательно. Я ведь именно за этим и пустился в путь. За впечатлениями. На прошлой неделе жил пару дней у одной доброй старушки, бабы Оли. Она кормила меня пельменями и борщом. Борщ — это такой странный свекольный салат с мясным бульоном, знаешь?
— Мне ли не знать, — давясь от смеха, заверила его Лара.
— И еще баба Оля меня все время называла… Как же… Сейчас, я даже записал.
Он вытащил из нагрудного кармана блокнот и прочел по слогам:
— Бед-ньяж-ка. Что такое «бедняжка»?
— Бедный мальчик. Это она тебя так жалела.
— Странно… — озадаченно нахмурился Филипп.
Вернувшаяся продавщица, гордая собой, выложила на прилавок баллончик репеллента и батарейки. Лара быстро расплатилась за пару сдобных булок и бутылку минеральной воды, и они с Филиппом вышли на улицу. Мальчишки, до сих пор изучающие велосипед француза, пугливо расступились.
— Спасибо тебе, Лара, — парень протянул ей руку, розовой ладонью вверх. — Удачной дороги. Если все сложится хорошо, я тоже увижу Байкал, правда, позже, чем ты.
— Может… — заколебалась она. — Тебя подвезти, хоть немного?
— Велосипед не влезет в багажник. Да и какой смысл? Это моя дорога, я по ней еду сам. Размышляю… Только так и понимаешь, в чем смысл пути, разве нет?
— Смысл — добраться до пункта назначения, — отозвалась она. Филипп пожевал губы, обдумывая ее слова.
— Пункт назначения важен, это ведь цель, иначе никто никуда бы вообще не пошел и не поехал. Но дорога, она все меняет. Есть время подумать. Кажется, настоящее одиночество теперь можно поймать только на оживленной трассе, где никому до тебя нет дела. Я уже чувствую, что изменился. И буду меняться еще. Мне нравится.
— Только не расслабляйся, а то так изменишься, родная мама не узнает… — озаботилась Лара. — Не оставляй велосипед без присмотра, а то уведут. И не показывай никому, сколько денег в кошельке. И на ночевку останавливайся не в лесу, а…
— Не волнуйся, все будет хорошо, — пообещал с какой-то удивительной, неколебимой уверенностью Филипп. Еще раз сверкнул улыбкой, водрузил на голову шлем и покатил прочь.
Лара и Егор нагнали его через километр. Лара опустила стекло и помахала на прощание, и Филипп вскинул руку, затянутую в перчатку, в ответном жесте. Его ноги с рельефными мышцами без устали крутили педали. Лара, обернувшись и опершись подбородком на спинку сиденья, все глядела на крохотный удаляющийся силуэт через заднее стекло, пока тот не остался за холмом.
— Непуганые европейцы, — проворчала она с беспокойством. — Все им кажется, что мир уютен и приветлив, и они чувствуют себя везде как в гнездышке…
— Думаешь? Это ты видишь, что он весь такой беспечный и расслабленный, — отозвался Егор. — Ты говорила с ним пять минут и не знаешь, от кого или от чего он убегает. Ты не знаешь его…
Вряд ли Егор сказал последнюю фразу с намеком, но Лара вздрогнула. Она стала сплошной оголенной проводкой, все сказанное так или иначе относилось к тому главному, что она загнала в самую глубину. Лара вглядывалась в лес у дороги, слушала музыку, обсуждала с Егором нового знакомого и еще тысячу бессмысленностей, и даже улыбалась, но внутри ее что-то щелкало, поминутно давая знать о себе ржавым привкусом ноющего зуба.
— Помню, году в девяносто первом один мамин знакомый рассказывал, как ему в американском посольстве не дали визу, — поведал Егор. — Его спросили, как он относится к темнокожим, а он их тогда ни разу в жизни не видел, он же не в Москве жил… Он возьми да и ответь — никак, я их не видел. А посольские посчитали, что он расист, потому что игнорирует людей другой расы. И визу не дали.
Лара хмыкнула. То, что дома она посчитала бы байкой, в самом сердце Сибири воспринималось, особенно после знакомства с Филиппом, вполне правдоподобно. Только лучше бы Егор не старался развлечь ее своими россказнями… Она ловила на себе внимательный встревоженный взгляд, но, несмотря на желание заверить, что все в порядке, продолжала помалкивать.
Вскоре они проехали Мариинск. Слева от дороги остался мемориал жертвам сибирских лагерей, куда Арефьев предложил заглянуть на полчаса. Но для Лары это было бы уже слишком, и она категорически отказалась: сейчас не хватало только смотреть на расстрельные стены со следами от пуль и бараки, где долгие годы истязали и мучили людей.
Лара не могла избавиться от ощущения, что все вокруг стало другим. Более жестким и резким. Конечно, изменился ландшафт, но дело было не только в этом. Здесь она видела совсем другую жизнь. По встречной полосе то и дело проносились, громыхая, огромные лесовозы, груженные бревнами, и из-под их колес градом летели каменные брызги, с колючим звоном оставляя сколы на кузове джипа. Мелькали заборы с колючей проволокой, опоясывающие исправительные колонии. Тучи таежной мошкары коричневыми и желтыми кляксами бились о лобовое стекло, и в салоне то и дело спиртово-сладко пахло жидкостью стеклоомывателя — ее стало уходить столько же, как и во время какого-нибудь декабрьского путешествия по грязно-снежной хляби центральной России. Лара подумала, как, наверное, сильно это раздражало бы Лилю, будь она здесь — при ее-то нелюбви к заляпанным стеклам.