– Похоже, вам не удалось вызвать страх в сердце нашей красотки, – хихикнул ирландец. – Она искусна в пятикарточном покере, это факт!
Холмс вздохнул и сказал:
– Попытка не пытка, мистер Рафферти. По крайней мере, мы узнали, что миссис Комсток и ее юный компаньон сейчас не в самых лучших отношениях.
– Может, простая любовная ссора? – предположил Рафферти.
– Сомневаюсь. Вряд ли леди будет попусту тратить время на ссоры из-за любви. Уверен, наша знакомая относится к тому редкому типу женщин, которые не нуждаются в мужчинах, а лишь используют их. Понимаете, я убежден, что единственная вещь, которая ей нужна, это вовсе не любовь, а постоянный риск. Она жаждет вызова, будь то управление борделем или замужество ради вытягивания денег из богатого супруга – а я уверен, что именно с этой целью она окрутила покойного мужа. Теперь ее вызов – это мы; мы в центре ее внимания, а потому она очень опасна.
– По-вашему, она прямо какая-то Борджиа получается, – хмыкнул Рафферти, который, разумеется, не знал леди так хорошо, как мы с Холмсом.
Детектив пристально посмотрел на Рафферти и сказал:
– Вы должны понять одну вещь, мой друг. Мэри Комсток не обычная преступница. Злодейство для нее не стиль жизни, а средство творческого выражения. Так было и с профессором Мориарти. Он был гением преступности не только благодаря своему интеллекту, но и потому, что испытывал огромное удовольствие, совершая злодеяния. Преступления были у него в крови, пульсируя в венах, словно темный яд, а потому естественны для него, как дыхание. Он жил ими, Рафферти, и я полагаю, что миссис Комсток из того же теста. Теперь, когда мы снова появились на сцене, она стала даже опаснее, так что нам следует быть особенно осторожными, ведь миссис Комсток ужалит похлеще кобры, если мы хоть чуть-чуть оступимся.
Я счел речь Холмса довольно странной, поскольку раньше он никогда не сравнивал ни одного преступника, даже самого искусного и безжалостного, с Мориарти. Профессор служил для прославленного сыщика своего рода эталоном, которым надо мерить всех остальных преступников. Меня до глубины души поразило, что теперь и миссис Комсток попала в столь «благородную» компанию.
– Я удивлен, что вы считаете миссис Комсток настолько серьезным противником, – заметил я. – Она умная и вероломная женщина, но сравнивать ее с профессором Мориарти…
– Перебор? – спросил Холмс. – Может быть, вы и правы, Уотсон. Но скажу вам вот что: когда я наклонился поцеловать ей руку два дня назад, то почувствовал ужасную дрожь, какой не испытывал с тех пор, как дрался с профессором Мориарти на краю Рейхенбахского водопада. Видите ли, я считаю, что зло – не просто черта характера, но отдельная эманация, которая пронизывает человечество, словно безжалостный ветер. Кто-то может устоять, другие сгибаются под ее напором, но некоторые опасные личности жадно вдыхают ее, чтобы потом изрыгнуть ее холодный концентрированный яд в наш мир. Мориарти был именно таким, и миссис Комсток, боюсь, может оказаться его родственной душой. Если бы они встретились и поженились, не сомневаюсь, эта парочка правила бы миром!
К ужину дождь прекратился и вышло припозднившееся солнце, как раз чтобы зависнуть над самым горизонтом на западе. Мы втроем пошли прогуляться по Бродвею, а потом неспешно поужинали, обсудив за трапезой все детали нашего дела. К девяти часам, когда мы разошлись по номерам, я с нетерпением предвкушал возможность выспаться, поскольку события после нашего приезда в Александрию следовали в таком бешеном ритме, что места для отдыха просто не оставалось. Но в это дождливое воскресенье случилось и еще кое-что. В начале одиннадцатого, когда я собирался отойти ко сну, в дверь моего номера постучал Холмс.
– Посмотрите-ка, что мне принесли, – сказал он, протягивая мне короткую записку от руки.
В ней говорилось: «Мистер Бейкер. Приезжайте завтра ко мне в Холандберг. У меня есть для вас важное сообщение. Эйнар Блеген».
– Где вы это взяли, Холмс?
– Мистер Блеген позвонил портье и продиктовал послание.
– Но почему же он просто не пригласил вас к телефону?
– Понятия не имею, старина. Но я знаю одно: завтра с самого утра мы должны отправиться навестить мистера Блегена.
На следующий день мы с Холмсом уехали в восемь утра в Холандберг, позавтракав с Рафферти в отеле. Хотя Шэд очень хотел поехать с нами, Холмс попросил его остаться в Александрии и поработать здесь. В числе прочего, Холмс поручил ирландцу пообщаться с продавцами местной скобяной лавки, чтобы проверить, не опознают ли они фонарь, осколок которого мы нашли на ферме Фегельблада, а также поискать какие-нибудь фотографии рунического камня. Кроме того, Холмс велел Рафферти не сводить глаз с дома Кенсингтонов, поскольку сам Джордж повез нас в Холандберг.
Хотя сосед согласился приглядеть за домом, Холмс сказал Рафферти:
– Будет неплохо, если вы будете почаще прогуливаться около дома, чтобы удостовериться, что по соседству не слоняются посторонние. Я все еще волнуюсь за дочку Вальгрена.
– Я буду смотреть во все глаза, и если возникнет проблема, то я быстро с ней разберусь, – пообещал ирландец.
– Не сомневаюсь, – сказал Холмс, добавив, что вернется в город вскоре после полудня.
День выдался очень прохладный, ветреный и ясный, лишь несколько легких облачков плыли по небу. Наша поездка в Холандберг получилась очень приятной. Меня поразило, насколько быстро дороги высохли после дождя. Этот феномен Кенсингтон объяснил постоянными ветрами.
– В прериях с этим просто, – сказал он. – Как только начинает дуть ветер, все быстро высыхает.
Мы ехали той же дорогой, что и четыре дня назад на ферму Олафа Вальгрена, мимо все тех же замерзших прудиков, бурых полей и маленьких лесистых холмов, рассеянных вокруг, словно крошечные архипелаги. То тут, то там виднелись фермы – дома обычно белого цвета, а амбары красного, чаще всего расположенные вдалеке от дороги, поскольку американцы очень любят личное пространство и не селятся в деревнях на английский манер. Эта пасторальная картинка обладала какой-то грубоватой красотой, но в ней безошибочно чувствовалась и меланхолия. Как и всякий раз, когда мы выезжали в пригород, я испытал сильное желание как можно быстрее вернуться в суматоху Лондона.
С такими мыслями в половине десятого мы добрались до поселения, в честь которого рунический камень получил свое название. Холандберг, как мы обнаружили, был таким малюсеньким, что Александрия по сравнению с ним казалась огромным современным городом. Несмотря на крошечные размеры, деревенька разрасталась вокруг главной улицы, которая была шире многих главных артерий Лондона. Эта абсурдно просторная улица, казалось, слишком выбивалась из скромного окружения, поэтому я не мог взять в толк, почему она вообще тут появилась. Холмс думал о том же самом, поскольку он заметил:
– Вы обратили внимание, Уотсон, что все американские городки являют собой пример оптимизма? Посмотрите на эту нелепую улицу! Что за мечты о пышности вдохновили тех, кто заложил ее? Но я не вижу тут стабильности. Городок выглядит так, словно его смастерили за один день, а потом так же за день разберут, как только жители решат двигаться дальше. Возможно, они уже это сделали, поскольку никого, кроме нас, я на улицах не вижу.