И вот ты, песик, как-то враз с Орландо… Теперь девок некому будет в узде держать. И к порядку призывать. А с другой стороны, кто девушку защитит, когда клиент оборзеет? Вот то-то и оно. А куда мы с тобой идем? Куда я в таком прикиде позорном сунусь? А бабок у меня… Тонны две, не более, должно быть. Все, что стертыми лопатками заработала. За пять лет, что в работе этой обретаюсь, с тех пор как Диззи меня после дискотеки задрал. У него это тоже по первости было, но целку сломать успел и тут же струхнул мне на подол. А платье новое было, я его на базаре у питайца сдернула, когда Диззи его в дальний конец контейнера за ботинками послал. И вот целка сломана, новое платье обтрухано, а вот того самого, когда вот сразу небо в бриллиантах, сладость невыразимая и сойти с ума – не было…
Я тогда поначалу Диззи за яйца подержала, такие пушистые, такие слабые, так их потискать хотелось, ну, наверное, как ребенка. И целовать, как ребенка… Мне даже плакать от нежности хотелось. И только я губами прикоснулась, как Диззи мне по роже заехал: мол, сучка ты распоследняя, и сколько у тебя уже во рту хренов перебывало. А я о хрене даже и не думала, я об ребенке думала, какого у меня не было и, наверное, уже не будет. Да и сама я им, ребенком, не была. Не помню себя совсем. Сказала мне мамка как-то, что после детдома я как-то сразу тут, а почему не где еще, так, наверное, так и надо. Кому-то – где еще, а мне – на свалке. И тут у Диззи хрен-то и встал. И он меня отодрал, как положено. И я не чтобы уж так, но как-то покойно внизу стало. Потом Диззи обратно захотел, а у меня к нему уже ничего, и я не хотела, а он мне полтинник кинул, а у меня тогда с деньгами плохо. Совсем. Так что, думаю, полтинник да и Диззи человек не чужой. А он еще «Амаретто» принес. Ну я и… Да мне и самой уже снова хотелось. Тело, оно требует. А свадьбы, чтобы чистой и невинной, у меня и быть не могло. Какая невинность на свалке? Так что мы с Диззи до утра… А там мамка его засекла, когда он от моего закутка отходил. А это ее территория. Да я и сама знала. Когда на свалке с малолетства, весь расклад сразу узнаешь. Опять же Орландо. Да и, если честно говорить, песик, хочется мне все время. Чего-то во мне не так, наверно, если все время…
Стой, песик, вот как раз сейчас-то мне не хочется… Ни за какие тыщи-перетыщи. Вот с Джемми – да… Но не совсем так, а как с яйцами Диззи… А потом – и всего. Я уж тебе говорила об этом… Слушай, песик, а куда мы идем? Что-то я, дура, иду за тобой и не спрашиваю… Ты меня к Джемми ведешь? Ну-ну, не буду спрашивать, ты же лучше знаешь. Раз ведешь. Хотя я и по запаху дойду. С другого конца земли.
Это ты меня куда привел, песик? Ух ты! Это же сауна дяди Мика. Меня как-то раз сюда с девушками привозили. ОМОН гулял. Только-только с Кавказа приехали. Ужас был один. Так-то ребята нормальные, не то что наша ментовка. Выпивка, жрачка, разговоры, а потом как выпили хорошо, так сразу – звери. Не то чтобы совсем звери, а еще сопливые. Головы у них детские. Им не к шлюхам, им бы к девочкам. В парк – на карусель, в комнату смеха и много-много мороженого. Вот тогда, может быть, человеческое и вернулось бы. А то, кто за голову держится и качается как болванчик какой, кто стонет, кто каждую минуту руки мыть бегает. И девушек не шворят, а пытают. С ревом каким-то. Как будто мстят кому. А ведь нас им на радость привели, а не на злобу. Неужто война, как думаешь, песик? Так зачем ты меня сюда привел, песик? Денежку заработать? Да не надо, песик, я уж как-нибудь себя до Джемми без этого донесу. Чистой. Я понимаю, песик, откуда у тебя деньги?.. Здравствуйте, дядя Мик… Нет, нет, я мимо шла. Вы меня с кем-то перепутали. Я же Джанис Джоплин со свалки. Меня ждете? Все свободно? Песик, что-то я не очень… Иду, иду… Да не надо, тетенька, я сама разденусь. Песик, как же так? Я же вся в синяках… Господи боже ты мой, сколько лет себя на свету не видела… Ужас… Смотреть нельзя спокойно. Кожа висит, как груди, глаз дурной, жопа вот-вот на пятки свалится, все – синее, а руки… Хоть бы их не было… Какой, на хрен, Джемми, размечталась шахна передраная… Через год-другой тебя уже чурки не возьмут, а еще через пару прибьют да там же на свалке бросят. И из первого же самосвала и засыпят. Пойдем отсюда, песик… Не судьба мне… Уже никуда не судьба. Кроме как назад. Ну да не первая, не последняя…
Господи, это что такое? Песик, ты видишь? Синяки куда-то улетают… Я их вижу! Вон они в трубу утягиваются… А другие прямо на глазах растекаются…
А руки, кожа-то кожа! Это не руки, а две большие птицы! Где-то я это слышала… От Михаил Федоровича, что ли? Забавный дед, слуха ни хрена, а как выпьет, так сразу петь, и всегда что-нибудь старое. Девушки плачут все равно что по себе. И тут, как чувствуют, жены за ним: то одна, то все трое… Присматривают, чтобы его по пути, не дай бог, кто чего… На свалке же не только свои, а и проходящий люд ошивается. Который уже совсем без человечьего. Так им Михаил Федорович, не Михаил Федорович… Без никакой… А как его месяца три нет, даже мамка волноваться начинает. Дедок-то хлипкий. Его, может, еще на один-два запоя хватит, а потом на пару с белкой в дурку… Вот все его кореша солидные там, за стеной дурки у него их – до хрена, и две жены-покойницы тоже за стеной дурки, а с ним белка одна… А руки, как две большие птицы, взмахну и взлечу…
Песик? Как же так, ты – внизу, а я – наверху. А вокруг ангелы нарисованные меня на руки подхватывают и кружат в танго, музыка знакомая, а слова «То остатня недзеля»… Ангелы, мне еще рано, отпустите меня, мне к Джемми надо. Я знаю, с вами будет хорошо, но сначала – Джемми… Куда вы меня? Пар снизу поднимается… А может, вы не ангелы? Может, вы бесы? Как бабушка Кайли говорила, когда у нас останавливалась по пути к старцу Снуппи Догу на моление о ниспослании, а чего, я уже забыла… Точно – бесы. В пар меня опускают, в кипяток кипящий, огненный… За грехи мои… Ох горячо! Ох горячо! Ох хорошо! Ох сладко! А вода прозрачная… До самого дна… А по воде, даром что горячая, розовые лепестки плавают. И пахнут ведь, пахнут! Песик, ты когда-нибудь слышал, что розовые лепестки пахнут? Мутня какая-то. Розы не пахнут… Раньше, возможно, и пахли… Так это ж какая вещь может… Вот целые шесть соток – и все в розах, и запах невыразимый… Как из дверей салона красоты, что на Ленина. Нет, раньше точно пахли. При Сталине. Снижение цен было, и розы пахли. Михаил Федорович рассказывал. У него как-то восемь рублей было, и он с какой-то дамой и ее кавалером приобрели в гастрономе на Петровском бульваре бутылец за двадцать один двадцать, а на оставшиеся два восемьдесят – розу даме. И потом этой розой задышивали. Правда, романтично? А мне никто никогда розой задышивать… Одно слово, сраная жизнь, когда розы не пахнут. А что это за девки ко мне подплывают? Лесбиянки, что ли? Так я, песик, не по этому делу… Но как ласково… Нежно так… И сиськи уже не свисают, а торчком, и соски не в землю уставились, а в стороны с любопытством поглядывают. И такое хорошо наступило… И вода, хоть и мыло стекает, по-прежнему прозрачная. И я в ней почти растаяла, потому что тела своего не чувствую. А девки эти и не лесбиянки вовсе, а так, сестры мои, другие откуда-то, которые меня очищают для встречи с Джемми, чтобы мой розовый запах смешался с его запахом пота, чистым запахом пота. САМЫМ ЧИСТЫМ ЗАПАХОМ. И вдохну я этот запах носом, увижу этот запах глаза в глаза, всосу этот запах губами своими. И будет мне счастье.