Это странное жужжание доносилось с той стороны, откуда по коридору дул ветерок, и быстро приближалось.
– Ильдар… – замогильным шёпотом спросил Панин. – Краулеры бегают совершенно бесшумно, так?
– Это если они в порядке, краулеры, – треснувшим голосом ответил Мусаев. – А вот если они атакуют под триммером, когда у них ротор сорвало… Они выпускают когти из рабочих ног и тогда стучат дай боже…
Звук приближался.
Теперь, после рокового уточнения, это уже было больше похоже не на жужжание, а на дробь, которую выбивают несколько десятков пальчиков по столешнице в предвкушении вкусного обеда.
Ловких и нетерпеливых таких пальчиков, снабжённых остро отточенными коготками…
– Не понял… Ты хочешь сказать…
– К бою! – рявкнул Мусаев, вскакивая и хватая автомат. – Баррикада!
Витя с Олегом отреагировали быстро: похватали оружие и пулей вылетели в коридор.
Да уж, видимо, слишком быстро… И не совсем в нужном направлении.
– Назад! – взвыл Мусаев. – Баррикада!!!
Бойцы влетели обратно.
Мусаев несколькими рывками выволок стол к дверному проёму, опрокинул на попа, прижимая столешницу к косяку, крикнул:
– Держать!
…и метнулся к топчану, на котором лежал Панин.
– Лёша, быстро!
Панин не успел выбраться из спальника и до половины, когда стол, удерживаемый Витей и Олегом, прянул назад, как от могучего пинка…
И в камеру хлынул поток краулеров.
Дальше всё было быстро, страшно и неразборчиво.
Беспорядочная стрельба, леденящие душу вопли соратников, заживо разрываемых на части, хаотичные скачки светового пятна по стенам и потолку – Панин пытался отбиваться включённым фонарём…
Вадим так и не выбрался из мешка.
Лежал, сжавшись в комок и окаменев от ужаса, и даже не попытался сдвинуться с места.
Затем был рывок снизу – ноги сдавило в мощных тисках – и множество ударов-уколов в грудь, живот, шею…
Последнее, что успело зафиксировать бьющееся в агонии сознание, – скопище однообразных теней с торчащими усами-антеннами и клешнями, подсвеченных зелёным нимбом склянки со светлячками и неширокой полосой упавшего на пол фонаря Панина…
Очнулся Вадим в кровавой мгле.
Он сидел в огромном чане с кипящей кровью, на самом дне, почему-то с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом. Как та хрестоматийная жаба, что не рассчитала траекторию и ухнула в крынку с молоком.
Кровь булькала, пузырилась, из глубины чана выскакивали костяные копья-крючья и пронзали Вадима насквозь, с мерзким чмоканьем и шипением впиваясь в живот, грудь, горло, пробивая навылет сердце и лёгкие.
Ослеплённый, ошарашенный, истерзанный страшными зазубренными костяшками, Вадим оттолкнулся от дна и, захлёбываясь кипящей кровью, всплыл на поверхность.
Хлебнув, наконец, воздуха, Вадим с трудом разлепил сведённый судорогой рот и истошно завыл, изнемогая от раздирающей его на части невыносимой боли.
Что-то не давало двигаться, не пускало, сковывало движение.
Оглашая своды посёлка леденящими душу воплями, Вадим изо всех сил рванулся и, так и не сумев выпростаться из спальника, рухнул на стол.
Смёл всё, что было на столе, свалился на пол и стал бешено извиваться пойманной в мешок анакондой, пытаясь вырваться из плена и продолжая истошно орать.
При падении наш парень пребольно ударился об стол, затем об топчан, об пол… Но это была такая мелочь в сравнении с невыносимой фантомной болью изодранного в клочья организма, что он не обратил на ушибы внимания.
Да это просто ласковый массаж какой-то, а не боль…
Припадок Вадима мобилизовал соратников на реанимационные работы: все резво подскочили, в два счёта достали извивающегося гостя из спальника, похлопали по щекам, спрыснули личико водицей, встряхнули как следует, приводя в чувство.
– Опять видение? – участливо спросил Панин.
– А-аа!!! А-ахх… А-рр… – Зверовато подвывая, Вадим безумным взором шарил по стенам и пытался вырваться из рук соратников.
– Вадим! Вади-им! Вы меня слышите?
– Слы… ыы… шшш… – У Вадима зуб на зуб не попадал, его колотило в крупном ознобе. – О, ббб-оже, как ббб-ольно…
– У тебя Б‑32 остались? – спросил Мусаев.
– Есть, но не дам, – сказал Панин.
– Зажал, что ли? – удивился Мусаев.
– В секторе мы ему дали двойную дозу, – пояснил Панин. – Вполне может быть, что такая алертность и галлюцинации при повторном приступе – как раз из-за этого.
– То есть это у него сейчас такой «отходняк»?
– Можно сказать и так. В общем, не стоит экспериментировать, последствия могут быть непредсказуемыми.
– Так, ну и что мы с ним будем делать?
– А у тебя там заветная фляжка в вещмешке не завалялась, часом?
– Есть, но… Гхм…
– Зажал?
– Да ну, при чём тут это? После Б‑32 это ему не повредит?
– Никоим образом.
– Ну тогда пожалуйста…
Мусаев нырнул в свой рюкзак, немного покопался и извлёк плоскую пол-литровую фляжку из светлого металла.
Панин набулькал в стаканчик, ухватил Вадима за нижнюю челюсть, зафиксировал, и, проявив неожиданную сноровку в столь далёком от электротехники аспекте, в три приёма ловко напоил страждущего.
Огненная вода булькнула в горле и проскочила по адресу, обдав изнутри благодатным теплом, быстро вытеснившим кипящую фантомную кровь.
Вадим несколько раз глубоко вздохнул, обвёл присутствующим частично осмысленным взором и наконец понял, где находится.
Это была всё та же камера-комната в заброшенном посёлке на Пятом Уровне подземной колонии.
Всё тот же трижды благословенный 2063 год.
– Господи… – чуть не плача от счастья, прошептал Вадим. – Я жив… Я… Слава богу – я здесь…
Вот уж реально – слава богу, это был отнюдь не чан с кипящей кровью и некими хитрым образом встроенными костями, протыкающими Вадима насквозь.
Это был всё тот же многоуровневый подпол Погибшего Мира.
И этот подпол ощутимо трясло.
Имела место мелкая монотонная вибрация равномерными циклами, с коротким разгоном, продолжительным туром на верхней ноте, коротким затуханием и паузой в несколько секунд.
Затем всё повторялось вновь.
С потолка осыпалась известь и крошки чего-то, то ли песка, то ли бетона, над склянкой, в зеленоватом пятне, образовалось лёгкое облако взвеси.