Если бы замена паровозов, наполнение цистерн водой и загрузка продовольствия и снаряжения занимали на двадцать минут больше, Алессандро забежал бы домой, чтобы повидаться с Лучаной, но времени стоянки хватало только на то, чтобы убить старого писца.
В этот день ветер дул с северо-востока, где властвовали война и зима. Город то и дело припорашивало снегом, который, правда, быстро таял, но холод оставался. Люди были в теплых пальто и мехах. Солдат хватало: они прогуливались по тротуарам, маршировали строем, спешили с донесениями, ехали на подводах. На Алессандро никто внимания не обращал.
Пробегая по улицам и площадям, мимо переулков и парков, подступающих к ним со всем сторон, он вдыхал ароматы шоколада, кофе и молока, долетающие из баров, рыбы, жарящейся на оливковом масле, мяса, готовящегося на открытом огне, свежего хлеба. Если открывались двери кожаного, галантерейного или канцелярского магазина, он улавливал запахи этих товаров и вспоминал радости мирной жизни. Больше всего он любил Рим, когда задувал холодный ветер, а площади пустовали. Тогда, если хорошенько прислушаться, до слуха долетала песнь города, вобравшая в себя все прожитые им века. Алессандро бежал со всех ног, но иногда на несколько секунд замирал, когда в проеме между домами открывался вид на другие районы Рима, и в какой-то момент он увидел Джаниколо и собственный дом, стоящий на вершине безжизненным продолжением скалы. Ни одно окно не светилось.
В военное министерство не пускали без пропуска или приглашения, и полдесятка внимательных охранников контролировали поток входящих и выходящих. Пропуска тщательно проверяли, приглашенных задерживали до получения подтверждения по телефону. Алессандро подходил к огромному зданию в надежде отыскать неохраняемый вход или участок забора, через который можно перелезть. У одной из дверей на заднем фасаде под разгрузкой стояли грузовики. Помня об Одиссее, привязанном к животу барана, Алессандро поднялся по пандусу, на котором стояло несколько грузовиков. На разгрузочной платформе решил помочь таскать привезенные товары, необходимые для министерства, или просто пройти мимо двух сонных охранников. В конце концов, на нем была форма солдата итальянской армии, и он имел полное право войти в здание военного министерства. Проходя мимо грузовика, который привез вино, Алессандро заметил деревянные башмаки под передними колесами, и убрал их.
В кузове стояли пятилитровые бутыли с «кьянти». Грузовик покатился вниз по пандусу, врезался в каменную колонну, перевернулся, обрушив бутыли на каменную стену. Разбивались они с глухим грохотом.
Никто не мог устоять перед искушением взглянуть поближе на перевернувшийся грузовик. Охранники бросились к нему, держа винтовки за ствол. Приклады покачивались как маятники. Алессандро миновал строй поваров, высыпавших из дверей, чтобы посмотреть на катастрофу. И через минуту уже шагал по коридорам, ничем не отличаясь от любого клерка или посыльного.
Сумрачный зал для писцов был наполовину пуст. Через высокие окна проникал серый свет и быстро таял. Под потолком горели газовые люстры, но большинство писцов выключило настольные лампы и разошлось по домам. Оставшиеся склонились над пятнами приятного глазу желтого света посреди стола. Поскрипывали перья, иногда кто-то двигал стулом, Алессандро расслышал и спокойное дыхание писцов, приличествующее аудитории, где принимают письменный экзамен, но в этом месте, где, будто на небесах, решалась судьба сотен тысяч людей, не чувствовалось ужаса и нетерпения университетской аудитории, хотя там на кону стояли сущие пустяки. Скрип перьев напоминал звуки, которые издают насекомые, грызущие листья или зерно, тогда как на письменных экзаменах в Болонье звуки были похожи на треск пламени, пожирающего дом.
Лампа Орфео горела, но его самого за столом на возвышении не было.
– Где синьор Кватта? – спросил Алессандро у первого попавшегося писца.
– Начальника на месте нет, – ответили ему.
– Это я и сам вижу. А где он?
– В другом месте.
– Где именно?
– Его нет.
– Извините, – сказал Алессандро, немного поразмыслив. – Вас не затруднит подсказать, где здесь туалет?
– Разумеется, нет, – ответил писец. – Идите по центральному проходу, и за дверью налево.
Пара остроносых черных сапог для верховой езды зависла над полом, каблуки упирались в фаянсовый унитаз, угол между мысками составлял добрых девяносто градусов. Над низкой дверцей кабинки виднелся край газеты. Дым поднимался белым столбом, и время от времени горький смешок отдавался от мраморных стен закрытой на щеколду кабинки. Алессандро яростно забарабанил в дверцу.
– Что такое? Занято! – закричал Орфео, но Алессандро так отчаянно тряс дверцу, что шурупы начали вылезать из мрамора. – Занято! Занято! Занято!
Тут Алессандро принялся пинать дверцу.
– Что такое? – Сапоги встали на пол. Когда щеколда не выдержала и дверца распахнулась, Орфео уже затянул ремень и застегивал пуговицы ширинки.
Алессандро шагнул к нему со штыком в руке, который поблескивал машинным маслом, стекавшим по канавке для крови.
– Он грязный! Он грязный! – взвизгнул Орфео. – Начнется заражение!
– Не успеет, – ответил Алессандро.
– Я спас тебе жизнь.
– Зато погубил всех остальных.
– Кто они тебе? Если б ты дал мне знать, я бы их спас. Мне это и в голову не пришло.
– Ты писал приказ о расстреле?
– Разумеется. Мы все должны делать быстро. Если промедлим, стопка расстрельных бланков на складе канцелярских принадлежностей станет выше, чем остальные, возникнет асимметрия. Поэтому на каждый перевод, на каждые десять реквизиций, пять увольнений со службы, и так далее, и так далее, toga virilis [67] , мы должны писать один расстрельный приказ.
Алессандро смотрел на Орфео, не веря своим ушам, драгоценное время шло, а вода в канализационных трубах шипела, будто певцы в дурдоме. Он вспомнил, как умер Гварилья, толкнул Орфео в глубь кабинки и закрыл за собой дверцу.
– Я должен был это сделать! Должен был! Нельзя допускать асимметрии. Если ты что-то делаешь, надо делать правильно… тотус-поркус, фокус-покус, диплодокус, как сказал бы шутник!
– Господи! – воскликнул Алессандро.
Орфео протиснулся за унитаз. Поставил на него ногу.
– Ради Бога, не убивай меня в туалете!
Тяжело дыша, Алессандро отступил на шаг, прижался к дверце спиной.
– И где же мне тебя убить?
Орфео откашлялся.
– Мне бы хотелось, чтобы меня убили… в белоснежной, как кость, долине на луне, где благодатный сок сгущается, как алебастр, и течет похожим на тесто потоком. Я бы хотел, чтобы меня убили в пределах слышимости облаченного в сверкающее золото благословенного, который срывает атмосферы с малых планет и озаряет неизменное русло святого благодатного сока. – Он замолчал. – Мне бы не хотелось, чтобы меня убили штыком, – добавил он с улыбкой.