Я старался держать лодку в пределах видимости всех кружков. Мой армейский бинокль позволяет заметить, перевернут кружок или нет, но искать с помощью его кружки на большой воде занятие скучное. Я ловлю на самодельные кружки, собственного изготовления. Делаю, я их, из пенопласта, вырезая круглую кубышку из цельного листа. Затем углубляю «талию», убирая лишний материал – и кружок готов. Можно по центру воткнуть палочку, чтобы лучше видеть переворот. Но мне и так ясно, взяла щука или нет. Если не взяла, бочок кружка, как пояс, делит темная леска. После поклевки щука леску разматывает, и кружок становится белым. Пенопластовые кружки выше сидят на воде, чем заводские, и их дальше видно.
Дима следил за живцами и теми кружками, что уже шли по озеру. Я греб, чтобы не отставать от снасти, и тоже высматривал поклевку. Кружки, словно солдатики, строем парусили по ветру. Вдруг, один отделился и помчался вперед. Я погнался за ним. Волна не давала видеть, размотана леска или нет, но его «поведение» выглядело подозрительно.
Вдвоем на надувной югославской лодке быстро не погребешь. Я шлепал веслами, что было сил, а кружок продолжал удирать. Дима явно стеснялся, что не может мне помочь.
– Еще не хватает тут грести вдвоем. Эта калоша просто не умеет плавать… – успокаивал я напарника, продолжая весельную работу.
Гонка длилась не менее получаса. Когда, наконец, кружок приблизился, я увидел, что он размотан. Осторожно поднимаю его из воды и тяну леску – веса рыбы нет. Начинаю сматывать – и тут удар. Я еле удержал кружок в руках. Рыбина пошла кругами, разворачивая за собой лодку. Тогда еще не вышел фильм «Челюсти», иначе я бы подумал, что в этом озере водится акула. Вываживая пленницу, я бросил взгляд на Диму. На бледных щеках ученого появился румянец. Глаза его горели. И не удивительно, такую щуку я тоже выводил впервые. Подтащив рыбу к лодке, мы не могли засунуть ее в подсачек, умещалась только голова. Диме пришлось держать сачок с щучьей головой, а туловище я подцепил корзиной. Обессиленная рыбина лежала на боку, и я боялся, когда она почувствует прикосновение, то снова рванет. Но она рванулась уже в лодке. Остальные кружки без признаков поклевок чинно плыли нам навстречу, потому что мы повернули назад. Я посчитал – семь штук. Должно быть восемь. Одного кружка нет.
Щука хулиганила в лодке и мешала нам. Пришлось взять ножик и ударить рыбу по голове. Ее огромная пасть рядом с нашими руками и ногами ничего хорошего не сулила. Я собрал кружки и принялся плавать в поисках последнего. Тщетно. Восьмой кружок исчез.
Когда мы вернулись в кемпинг, на наш трофей пришли смотреть все его обитатели. Мы взвесили щуку. Она потянула на десять двести. Я держал хищницу за жабры, пасть доходила мне до носа, а хвост лежал на земле.
Дина, когда Дима зашел в свой домик, пожала мне руку и сказала:
– Я вам так благодарна. Не представляете, какой он сегодня счастливый. Я его таким давно не видела. Может, это последняя рыбалка в его жизни.
– Ну, зачем вы так. Он сильный парень, молодой, поправится…
– Я надеюсь, но врачи сказали, что он больше года не протянет. Это наши знакомые врачи. Они говорят правду, чтобы я была к этому готова (сердечных операций типа ельцинской, тогда еще не делали).
– Ерунда, – уверенно заявил я, – Если Дима вытянул такую щучищу, ему море по колено. Он нас переживет, – глаза у Дины на секунду вспыхнули и опять погасли.
– Приходите к нам есть рыбу. Я ее поджарю к ужину.
– Может в другой раз? Спать охота… – Приглашение на ужин я воспринял без радости. Во-первых, устал и, правда, хотел спать, а во-вторых, старая щука в гастрономическом смысле жуткая мерзость. Унгури особое озеро. Здесь из щуки и в четыре кило получается вполне сносное блюдо. Ее можно бесхитростно жарить. Обычно щуку такого размера положено или молоть в котлеты, или долго и нудно по-еврейски фаршировать, превращая в рыбу фиш. Мне всегда хотелось спросить, почему евреи так назвали свое любимое блюдо. Фиш – и есть рыба, если перевести на русский. Получается рыб, рыба… Но как бы евреи не назвали щуку, еда эта у умелых хозяек превосходная. Что можно сделать за час в кемпинге со щучьей «бабушкой», я не представлял, но согласился, чтобы не обидеть Диму и Дину. После чего, убрался в свой домик, прилег и уснул как убитый. В сумерках Дина меня решительно разбудила и потребовала к ужину. Мои отговорки и жалобы не спасли. Дина желала праздник мужа довести до конца. Все, как будто он здоров: порыбачили, съели трофей и с «чувством полного удовлетворения» разошлись…
Щука оказалась еще гадостней, чем я опасался. Она воняла тиной и имела мерзкий привкус. И только счастливые глаза Димы и встревоженно-заботливые глаза Дины заставили с отвращением глотать эту гадость. После омерзительного пиршества долго не находил себе места. Пришлось прибегнуть к древнеримскому способу, засовывая два пальца в глотку. Потом несколько лет от запаха жареной щуки меня выворачивало наизнанку. Уснул на рассвете.
Утром семейство болезного ученого отбывало домой в Ленинград. Диме предстоял очередной больничный арест, перед которым он и упросил жену съездить на озеро Унгури. Оказывается, Дима пытался ловить с мостков окунят, но без лодки на Унгури делать нечего, а весла Диме запрещены.
На следующее утро я на рыбалку не пошел, а спал до десяти. Видно, спал крепко, так крепко, что не услышал, что ко мне входили. Проснувшись, обнаружил на стуле рядом с койкой великолепный немецкий спиннинг и записку без подписи «Спасибо!».
Я был рад, что Дина не оставила своих координат. Господь послал меня Диме случайно, на подарок я не рассчитывал и платы за свое участие не желал. От рыбалки на Димином озере и сам получил удовольствие. Лишь мерзкий вкус щуки и вынужденная трапеза некоторым образом взятку в виде спиннинга оправдывала. Иногда я вспоминаю эту пару. Печальные серые глаза Дины. Немного на свете женщин, так тактично и самоотверженно умеющих быть рядом с мужчиной в беде. А рыбалка больному физику запомнится до конца дней, и неважно, сколько дней ему осталось. Такую рыбину поймать случается не каждому рыбаку даже за долгую рыбацкую жизнь.
Если в Латвию я намеренно ездил ловить щуку на озеро Унгури, то на горную речку в Абхазии попал для себя неожиданно. Привел меня туда сам Адольф Гитлер. Я вовсе не шучу. В середине семидесятых я написал повесть, в которой рассказывалось, что Гитлер не покончил жизнь самоубийством, а сбежал в Россию и под видом полусумасшедшего служил на живодерне. В восемьдесят девятом году я понял, что повесть можно печатать. Режим менялся и цензура поослабла. Она и была напечатана в таллиннском журнале «Радуга» и в столичном сборнике издательства Московский рабочий «Цех фантастов» за тысяча девятьсот девяностый год. Но это было потом.
Перечитав свой опус, я сообразил, что за двадцать лет многое изменилось, и хоть фашизм не потерял актуальности и до сего дня, повесть требует серьезной редакции. Такая редакция невозможна в суете жизни, и я намеревался куда-нибудь удрать недели на две. В это время я уже купил домик в Эстонии и построил свою керамическую мастерскую. В моем поселке существовал совхоз. Этот совхоз имел в Абхазии что-то вроде базы отдыха. Мне сказали, что сейчас там пусто, дали письмо к сторожу абхазцу, и я, сложив в свою «пятерку» шмотки, печатную машинку и, конечно, удочки, рванул из Эстонии в Абхазию. Ночевать я решил в Москве в своей квартире на Варшавке. Но никому не стал сообщать о том, что еду, опасаясь, что друзья задержут. По плану в пять утра я собирался дальше на Юг. В столицу я добрался часов в семь вечера. Границы тогда не ввели, и путь занимал часов четырнадцать. В пустой и унылой квартире я раскрыл окна и балконную дверь, чтобы избавиться от застоявшегося воздуха и приготовился принять душ. В это время зазвонил телефон. Я взял трубку, поскольку думал, что звонят из Эстонии мать или жена с беспокойством, как я доехал. Но звонил мой старый приятель, большой начальник в автоинспекции.