– Матушка, идтить твою мать. – Обратился к ней Саша, опуская мотор. – Что ж ты тут, бля плачешь? Пошла бы на хер в избу, взяла бы, идтить твою мать каши и бля покушала.
После этого, сказанного проникновенным ласковым тоном утешения, девочка перестала плакать и исполнила совет дедушки. Саша не ограничился только устным наставлением, но еще снял со стены полотенце и нежнейшим образом утер нос ребенку.
Персонажи Волги запомнились надолго. Но о самой рыбалке, о множестве рыбалок рассказать по сути нечего. Были удачные клевные зори, были пустые, но ничего острого не запомнилось.
На Селигер же я попал случайно. Имел два свободных дня, сел в машину и поехал. Я только закончил ремонт квартиры. Шел семьдесят восьмой год. Ремонт требовал в те времена не только финансовых затрат, но и огромных связей, что тогда именовалось блатом. Завмаги получали министерские почести, на них только не молились. Ложи большого театра, злачные выставки, банкеты и юбилеи знаменитостей были для них раскрыты настежь. Достать приличную плитку, кухонную мебель или обои можно было только с черного хода в качестве милости этих всесильных господ. Пришлось дружить с этим народом и мне. Жена требовала комфорта и я, наступив на горло своей Музе и своей Лени, совершил этот подвиг. Естественно, что пару дней я имел в качестве награды. Супруга никуда ехать не желала, она обживала ремонт. Часа за три с половиной я добрался до Осташкова. С Ленинградки от Торжка, который так часто посещал Александр Сергеевич Пушкин, и где советовал кушать пожарские котлеты, ровная бетонка тянется к Селигеру и заканчивается в Осташкове. Городок этот чрезвычайно мил и уютен. Улыбку вызывает названия улиц. Например, в Осташкове мне запомнился Ленинский проспект. Он тянется примерно с километр и являет собой дорогу крытую битым асфальтом, две грузовые машины на которой, разъезжаются с трудом. По бокам проспекта, стоят высокие, волжского типа избы, с заборами и тесовыми воротами. В магазине уцененных товаров на Ленинском проспекте Осташкова я купил себе роскошную панаму и складной нож, заплатив за все покупки пять рублей.
Осмотрев городок и причал, с которого открывался вид на основную чашу, я вернулся по шоссе несколько километров назад и, не доезжая моста через озеро, повернул направо. Дорога перешла в проселок, проселок в две колеи и эти колеи уперлись в деревню Селище, что на самом берегу озера. Селигер здесь скорее похож на широкую реку. Подъехав к берегу на самый край деревни, я увидел тощего мужика по имени Гриша. Я попросил молока. Мне вынесли и молоко, и краюху хлеба, и картоху, сваренную в мундире, и соленый огурец. Оглядев яства, я намекнул, что это уже закуска… Гриша быстро смекнул и ответил:
– Сбегаю.
– Если оставишь ночевать – беги. – Согласился я, понимая, что за руль сесть уже не смогу, а уезжать, не порыбачив, мне вовсе не хотелось. Так я познакомился с Гришкой, его женой Верой, сыновьями Колей, Петей и дочкой Наташкой. Сыновьям и дочке было девять, одиннадцать и двенадцать. Позже, я пронаблюдал, как Наташка вышла замуж, а Петька с Колей уехал после армии в Ленинград, и, женившись там, устроились работать в порту. К родителям на Селигер они наведывались летом, Петя важно раскуривал капитанскую трубку, а Коля слушал в наушниках шлягеры. Не могу не поделиться тут своим весьма поучительным наблюдением. Гришка пил, что само по себе на Руси не диковина. Пил он загульно, запоями, доводя себя до крайней степени свинства. По всему такое поведение переходит из разряда пьянства в разряд болезни. Я знаю, что вылечить алкаша практически невозможно. Все методы, включая новомодных экстресенсов, обычно ни к чему не приводят. Во всяком случая, я о бросивших пить алкаголиках байки слыхал, но на личном опыте всегда убеждался в обратном. Какого же было мое удивление, когда, посетив семью через много лет, я узнал, что Гриша в рот не берет спиртного. Причем не год, не два, а почти десять.
По приезде, я по обыкновению достаю бутылку и, подмигнув хозяину, приглашаю его разделить радость встречи. А тут чудо! Вместо того, чтобы выдать идиотскую улыбочку и быстро воспользоваться приглашением, Гриша опасливо оглядывается, и с криком: «Ты чего, не знаешь!? Не пью я!» – быстро удаляется.
Причина оказалась проста. Сыновья выросли. Однажды, приехав уже со своими чадами в отпуск, они застали папаню в подзаборной луже, и жестоко его выпороли. А на другой день вызвали протрезвевшего родителя для резюме и сообщили, что если Гриша позволит себе еще хоть раз опозорить их гордую фамилию Гореловых, они папаню пришибут до смерти. И Гриша завязал. Вот тогда я и понял, что существует радикальное средство против национальной беды.
Но это все было потом, а в тот день я выпил с Гришей водки, закусил огурцами с творогом, да и поплыл на свою первую рыбалку на Селигере. Я настроился на леща, поскольку давно и много слышал о нем от рыбаков, залипших к Селигеру.
К Селигеру именно залипаешь. Он засасывает, и не сразу разберешься чем. Либо очарованием городка Осташков, либо уютными заливчиками и протоками, при наличии огромной водной чаши, может быть людьми, а возможно всем этим вместе взятым. Уж больно настоящая тут Русь. Недаром главная река державы берет в этих местах свое начало.
Предвидя добротного леща, я зарядил крепкую леску. Красных навозных червяков нашел в избытке за скотным сараем. Комбикорм у Гореловых в хозяйстве тоже имелся. Намешав прикормки, я стащил лодку на воду и, погрузив в нее все необходимое, отпихнулся от берега. Время шло к вечеру. Озеро, поросшее камышом, то расширялось, то сужалось. Я плыл на своем надувном катамаране, которым очень гордился. Американская лодка, фирмы НАУТИЛСПОРТ легко несла небольшой моторчик по кличке «САЛЮТ». Я облюбовал заводь и уткнулся носом в камыши. Заводь меня приманила травяными зарослями, и я примостился недалеко от края травы, зная, что лещ такие места уважает. Бросив подкормку, не спеша, размотал два удилища, раздвинул перископы, привязал поплавки, надел грузики. Обстоятельно отладил заглубление поплавка. Я ловлю на скользящий поплавок, просовывая леску только в одном месте, в ушко. Многие пропускают ее в два отверстия. Через два в том случае, если налипнут водоросли, или другой мусор, леска часто застревает и груз идет ко дну рывками. Если в водоеме много верхоплавающей сорной рыбы, наживка может быть съедена, не добравшись до глубины. Обычно все эти приготовления я делаю дома, но в этот раз, не зная, что и где стану ловить, от предварительной подготовки отказался. Вертлявых, красных червяков я забросил одного на дно, другого рядом с дном. Оба поплавка пошли вглубь одновременно. Я схватил одну удочку, затем другую. Добычей оказались два окунька, немного больше коробки со спичками каждый. Мне это не понравилось. Во-первых, я настроился на леща и бросил подкормку, во-вторых, прекрасных вертлявых червяков с оранжевыми прожилками я имел не так уж много. Окуньков, поначалу я не выбросил, а положил в ведерко, вспомнив о наглом рыжем коте в Гришином хозяйстве, который за время нашей трапезы выказывал мне всяческие знаки внимания. Лез на колени, терся о брючины, и вел откровенный подхалимаж. Но количество рыбешек казалось бесконечным, я решил, что ужин для наглого котищи становится слишком обильным. и начал отпускать окуньков обратно. Наконец наступила пауза в их клеве и я полез в карман за сигаретами. Но закурить не успел. Правый поплавок прилег, потрогал концом воду, как трогает ее стрекоза попкой, и плавно попер вглубь. В первый раз на Селигере я намочил подсачек. Это очень приятный для рыбака момент. Подлещик тянул граммов на шестьсот. Для четырех часов езды от нашего столичного мегаполиса, где в радиусе полутора сотен километров загажено, или отравлено почти все живое, это добыча. Следующий подлещик оказался мельче. Граммов на триста. Таких я вытянул с пяток. Потом взял лещ. Это была уже рыба. На взгляд килограмма полтора или немного больше. В садке он стал быстро краснеть. Бока его позолотились. Клев оборвался внезапно. Я подбросил еще подкормки. Солнце шло к лесу. Рыбачить оставалось не больше часа. Я боялся в темноте не найти Гришкин, заросший камышом причал. Ведь эти места я осваивал впервые.