Дальше в своих записках, я кое о чем умолчал. Холмс похлопал мужика по плечу, они о чем-то немного пошептались, после чего компаньон увел посыльного в свою спальню. Я терпеливо сидел в кресле и ждал. Прошло больше часа, прежде чем посыльный появился из спальни сыщика. Снова привожу строки из моих опубликованных тетрадей:

«Вот прекрасный случай сбить с него спесь. Прошлое посыльного он определил наобум и, конечно, не ожидал, что тот появится в нашей комнате.

– Скажите, уважаемый, – вкрадчивейшим голосом спросил я, – чем вы занимаетесь?»

В своих опубликованных воспоминаниях я не стал описывать, как выглядел посыльный после долгой уединенной беседы с моим компаньоном. Могу теперь признаться, что мужик появился красный, как рак и в большом смущении. На мой вопрос он шепотом ответил, что до работы разносчика служил на королевском флоте и, глядя в пол, удалился. Проницательность сыщика, естественно, поразила мое воображение и направило мысли по другому руслу.

Минут через двадцать после ухода отставного сержанта, вышел из спальни и сам Шерлок. Он появился в халате и сразу направился в ванну. Настроение у компаньона было великолепное, я это понял, потому что он напевал гимн Объединенного Королевства. Я не двигался в кресле. В ванной послышался шум льющейся воды, затем я понял, что Холмс там плещется. «Вот прекрасная возможность посмотреть на него без одежды», – решил я и, на ходу придумывая предлог, поспешил в ванную комнату. Дверь оказалась не заперта, я распахнул ее и был разочарован. Шерлок сидел в тазу, покрытый толстой шубой пены. Он поднял голову и очень многозначительно на меня посмотрел. Мне показалось, что ему мой приход даже понравился.

– Извините, сэр, но я, кажется, оставил тут свои очки, – соврал я и поспешил ретироваться.

– Твои очки, бэби, на полочке возле томика Шекспира. Они лежат рядом с моими запонками и ложечкой для обуви! – крикнул Шерлок Холмс из ванной, и я, в очередной раз поразившись его наблюдательности, вовсе не обратил внимание на фамильярное «бэби».

Приняв ванну, мой компаньон оделся, взял трость, и весело насвистывая, отправился на прогулку. Я остался в одиночестве со своими мыслями и сомнениями. Самым простым способом их развеять, было бы обратиться к познакомившему нас, Стэмфорду. Но тащиться на другой конец Лондона, где находилась его больница, мне было лень. Я еще не пришел в себя от ранения, последствий афганской лихорадки и был слаб. Но выход нашелся. Я написал записку, спустился вниз и отдал ее, торчавшему на углу, в поисках заработка, мальчишке.

– Без ответа не получишь ни пенни, – предупредил я сорванца, и чтобы время шло поскорее, раскрыл книгу. Я опасался, что мальчишка вернется позже Холмса. Но тот, к моему большому удовольствию, загулял до ночи. Ответа я ждал с нетерпением. Стэмфорда в своем послании, я без обиняков спрашивал: «Ни еврей ли его приятель Шерлок Холмс». Мальчишка посыльный вернулся часа через полтора. Почерк Стэмфорда я узнал сразу и, дав пострелу шиллинг, отпустил его восвояси. Поднявшись в гостиную, я с нетерпением разорвал конверт и вынул листок. В записке имелось лишь одно слово: «Хуже». И подпись «Стэмфорд».

«Что может быть хуже еврея?» – подумал я и почувствовал как струйка холодного пота стекает между лопаток… Сыщика я в первый вечер так и не дождался. Поужинав, в полном одиночестве яичницей с беконом, я умылся и лег. Заснуть не мог – мысли о моем компаньоне не давали покоя. Часы пробили полночь и я, наконец, закрыл глаза. Проснулся от того, что меня кто-то обнимает.

– Какой ты худенький, – услышал я страстный шепот Шерлока и вскрикнул.

– Это совсем не страшно, – успокоил он меня. – И добавил: – Теперь ты будешь моим… летописцем.

Потом, когда мне уже нечего было терять, я напрямую спросил его:

– Шерлок, какой ты национальности?

– Не знаю, мы с братом Майклом выросли в приюте и родителей своих никогда не видали, – ответил великий сыщик и уснул в моей постели.

Артист

Чайка пролетела так низко, что едва не коснулась крыльями пловцов.

– Ой… – испугалась Диана.

– Такая рыбка, как ты, ей не по зубам, – усмехнулся Аркадий.

Девушка некоторое время плыла молча, затем перевернулась на спину и заметила:

– Вы знаменитый артист, а играли плохо.

– Жара. Чего выкладываться… Ты часто бывала на фестивалях? – Он догнал ее тремя мощными бросками и тоже перевернулся.

– Я первый раз и ужас как волновалась. Даже текст забыла.

– А я уже и не помню, какой это фестиваль по счету. Директор театра уговорил. Я бы не поехал. Пришлось от рекламной съемки отказаться. А это бабки….

Они заплыли под скалу. Диана забралась на большой валун и подставила заходящему солнцу свой загорелый животик. Аркадий привалился к камню и посмотрел на девушку взглядом усталого кобеля:

– Тебя, кажется, зовут Диана?

– А вас, кажется, Аркадий?

– Не закрывай балконную дверь. Вечерами здесь тоскливо, – бросил он и, погладив ей коленку, поплыл к пляжу.

– Вы нахал, – ответила Диана. Но обиды в ее голосе не прозвучало.

За ужином они сидели за разным столиками. Он с директором театра Сохновским. Она с девочками из питерской труппы. Блондинистая дама в огромной соломенной шляпе ужинала напротив. Она пребывала в одиночестве, разложив на столике папку, и что-то деловито писала на листке.

В кармане артиста зазвонил мобильный:

– Да, я. Здравствуйте, Ирина. Спасибо за предложение но, увы, уже занят в двух сериалах. Боюсь, до конца января все забито, – Аркадий вздохнул и убрал телефон. Отказываться от роли ему всегда было обидно.

– Ты теперь нарасхват. Не забывай, что работаешь у меня. Киношек много, а театр один… – Сохновский тяжело поднялся. Вечером жара спала, но его тучное тело, словно утренняя роса, покрывали капельки пота. – Пойду лягу. После еды организм требует покоя. – И толстяк зашлепал сандалиями к отелю. Блондинистая дама, поглощенная своими записями, не подняла головы, но через несколько минут встала и подошла к Аркадию:

– Вы позволите?

– Сделайте одолжение…

Она уселась, выпрямила спину и, поправив шляпу, сложила руки, как это делают школьницы за партой:

– Я наблюдаю за вами и, не скрою, удивлена…

Смуглый лакей убрал со стола пустые тарелки и, оскалившись белоснежной улыбкой южанина, удалился.

Они остались вдвоем: Лидия Марковна Иверт, театровед не первой молодости, скрывавшая полями шляпы вечно неудовлетворенную страсть, и артист.

Аркадию Широкову исполнилось сорок шесть, и он был красив. Красив той мужской статью, которая сводит с ума женщин и не раздражает мужчин. Он знал об этом и лениво пользовался. Когда он молчал, казался умным, потому что молчал иронично. А если говорил, то пародировал кого-нибудь или рассказывал анекдоты.