Она забыла определение.
– Стимуляция сердечной мышцы, критическая кровопотеря…
Картинки и звуки снова сменились, перепутались, перемешались, слились в новое изображение. Аннабель ничего не чувствовала, являясь только зрителем, с отрешенным интересом наблюдающим за экраном интеркома.
Серая пыль под ногами. Солнце нещадно обжигает лицо, под тканью одежды уже целый бассейн пота… А на небе ни одного облачка. Впереди, насколько хватает взгляда, пустота и серая пыль. Целая пустыня пыли, до самого горизонта, у линии которого пыльное марево дрожит, предательски изменяя очертания колеблющихся фигурок людей.
Кругом мертвая тишина. Ни звука, ни шороха, ни писка насекомых.
И тут же изображение делает резкий скачок, пыль метнулась навстречу Анне, небо исчезло из поля зрения, окружающая реальность непонятным образом то и дело меняет верх с низом, землю с небом, смешивая их в череду беспорядочных мечущихся картинок.
– Майор Штафф, почему вы отпустили этих преступников?
Очередная смена верха и низа, слайды действительности прыгают из стороны в сторону.
– Майор…
Перед глазами Анны мелькнул шеврон с изображением двуглавой змеи.
Уискер не сразу поняла, что ее бьют. Избивают посреди пыльной равнины, пока на горизонте продолжают таять крошечные фигурки людей. Она, кажется, и не собирается сопротивляться.
– Майор Штафф, я повторяю свой вопрос: почему вы отпустили…
Смена картинок, недолгая пауза, словно кто-то нажал на стоп-кадр, и чья-то загорелая до черноты рука, крепко сжимающая воротник рубашки Уискер.
Она не слышала, она поняла, что от рывка этой руки тут же порвалась ткань формы. Какой формы? Ее формы? А какая у нее форма? Если ее называют майором, она является военной единицей личного состава…
– Майор Штафф… почему вы позволили нападавшим забрать пленника из допросной?
Аннабель никак не реагирует на слова чужака. Это не Ричард, а значит, не ее капитан, которому она должна ответить. Должна? Уискер почувствовала, как где-то в недрах ее электронной системы происходит настоящий бунт. Конфликт заложенных программ и приобретенных за время работы человеческих правил и привычек никак не могли договориться между собой. Она всегда считала, что должна соблюдать субординацию, что в ее обязанности входит защита членов экипажа ценой собственной жизни, что у нее нет права спорить с капитаном, не подчиняться, обсуждать, думать, думать, думать….
Анна не находила подходящих определений для описания своего состояния, но в этот момент внутри нее поднялось из глубины странное знание: никто специально не программировал ее на полное подавление личного мнения, не отключал инстинкты самосохранения и не внушал безоговорочного подчинения приказам какого-либо человека.
Электронные мозги андроида начали отказывать, выдавая нечто вроде программных ошибок.
С одной стороны любая техника, снабженная искусственным интеллектом, априори обязана была беспрекословно соблюдать правила. Подчинение, охрана и неспособность пойти против хозяина – три основных правила каждой машины, любовно рожденной руками человека.
В данный момент Аннабель не чувствовала прежних рамок и ограничений ни на одной из выше указанных действий. Более того, с каждой минутой в ней крепла уверенность, что она давно должна была поступить как раз наоборот – сохранять себя, спорить и причинять вред.
Кому, с кем, как?
– Пульса нет, кровоизлияние в миокард, левое предсердие наполнено…
Пыль вместе с голосом, требующим какого-то майора Штафф, исчезли. Теперь Анна не видела ничего, кроме яркого пятна света посреди темной комнаты. Кто-то, стоящий за ее спиной, механическим голосом вещал ей то, что Уискер должна была запомнить, и Анна точно знала, что не может определить ни пол, ни возраст, ни даже расу собеседника, или, что более вероятно, начальника.
– Первоначальная задача нашего эксперимента – осознание всех механизмов временных парадоксов, которые могут быть спровоцированными, в том числе, и человеком…
Уискер слушала, глядя на светлое пятно. Темнота стала немного разбавленной, будто в чернила плеснули воды, и теперь Аннабель видела старую настольную лампу со смешным треснувшим абажуром, на котором виднелись почти стершиеся картинки из детских голомультиков. В свете одинокой лампы кружился, утыкаясь в грязный пластик, одинокий мотылек, то и дело пытающийся добраться до раскаленной лампочки. Он с таким упорством и рвением летел на свет, что Анна даже отвлеклась, прослушав половину инструкций старшего товарища за спиной. Крошечная бабочка раз за разом пыталась умереть, даже не подозревая о том, что делает. Ею владел инстинкт, перекрывавший собой даже инстинкт самосохранения.
– Почему они летят на свет? – медленно спросила Анна, не сводя взгляда с мотылька. Ее наставник замолчал, старательно анализируя вопрос.
– Мы попытаемся сохранить внутри тебя резервную копию твоей личности, – продолжил стоящий за спиной, решив не отвечать на внезапный вопрос Уискер, – Но мы не можем ничего гарантировать…
– Почему они летят на свет? – уже более требовательно спросила Анна. – Почему они летят на смерть? Почему не улетают?
Снова повисла некоторая пауза, в течение которой незримый собеседник решал, что ответить настойчивому андроиду.
– Если ты не сможешь вспомнить заложенные в подсознание приказы, они сами проникнут в твое сознание, перетекая из подплана спящих команд в осознаваемый план, но для твоей же безопасности, мы не будем давать тебе кодов отмены…
– Почему они летят на свет?!
Голос Анны поразил ее саму. Громкий, почти звенящий в тишине и темноте, панический голос человека, для которого ответ на этот вопрос стал смыслом существования.
– Время смерти…
Противный звенящий писк приборов взрезал тишину темной комнаты. Аннабель на секунду отвлеклась от мотылька, а когда посмотрела на него снова, тот уже лежал на столе под лампой, судорожно трепеща обгоревшими крылышками.
– Почему… – устало выдохнула она. – Неужели это настолько важно?
– Он нужен там, – ответил ей голос, теперь показавшийся Анне знакомым, – он идет к тем, кому он небезразличен.
Аннабель не поняла, кто положил ей руку на плечо, кто сказал последнюю фразу. Капитан, боцман, Док, вампир…
Она повернулась, с трудом отводя взгляд от яркой лампы на столе, от сгоревшего на раскаленном стекле мотылька, от темноты вокруг…
– Кровотечение остановлено, дыхание ровное, наполняемость легких…
– Ну, ты даешь, Аннушка, – едва слышно выдохнул Гавриил, утирая пот со лба, – Я же врач, а не механик… Что ж ты делаешь-то, едрить твою в душу?
Уискер открыла глаза…
Самаэль! Разомкни нашу смерть