– Дмитрий! Любимый!
Из глубины донеслось:
– Слава богу, со мной все в порядке. Принесите веревку и вытащите меня отсюда, черт побери. Мы и так уже потеряли кучу времени.
– Рон уже побежал за ней.
Одинцова знала, что эти шурфы, каждый из которых глубиной в десять, а то и двадцать аршинов, очень опасны, тем более теперь, когда между ними стали бить штрек. Но на этот раз все обошлось: они достали Дмитрия целым и невредимым, хотя перепачканным с ног до головы.
– Дорогой, ну как ты?
– Все нормально. Только я не понимаю, почему оборвалась веревка. Я купил ее в Доусоне две недели назад, она совсем новая.
Дмитрий сделал шаг и застонал от боли, не в силах ступить на правую ногу. Маша бросилась к нему, чтобы поддержать, но он холодно отстранил ее и сказал:
– Оставь меня! Ничего страшного, я всего лишь подвернул ногу. Давайте заменим веревку, я снова спущусь вниз… Ума не приложу, что могло статься с веревкой. Торгаши чертовы так и норовят гнилье подсунуть!
Взгляд, брошенный при этом на жену, ясно давал понять, что не один Рон Рэнсом считает ее причиной всех бед и несчастий.
* * *
Был пасмурный, серый день. С самого утра безостановочно шел мелкий нудный дождь, усугублявший и без того мрачное настроение. Мария Михайловна сидела у печки и задумчиво смотрела на огонь.
Вот уже почти месяц она ждала возвращения Дмитрия, но напрасно. Фред сказал ей, что тот застрял в Сэркле; поговаривают, что севернее, на Блэк-Стоун, продаются очень недурные участки.
– Нет, Дмитрий не вернется, – вдруг произнесла она.
Фред кивнул. Мария продолжала:
– Ему нужно добывать богатство. Он любит его, а не меня! А я еще мешала ему, висела на нем, как пудовая гиря… Теперь я понимаю, что приехать сюда было непростительной ошибкой.
– Что ты собираешься делать, Мэри? – поинтересовался парень.
– Я не знаю. Наверное, вернусь в Доусон.
– В Доусон? Ты не можешь одна поехать в Доусон, Мэри! Поедем… лучше со мной. Будь моей! Я… люблю тебя. Я смогу о тебе хорошо заботиться… А со временем можно добиться развода для тебя, мы поженимся, ты станешь моей законной женой.
– Фред…
– Я даже согласен принять твою веру, хотя и не понимаю, в чем её смысл! Но раз ты так веруешь, она не может быть плохой! – запальчиво добавил он.
Купеческая дочь с грустью посмотрела на юношу. Сколько в нем было силы, жажды приключений, нерастраченного душевного тепла, безыскусной, но такой искренней доброты! Он очень ей нравился, даже больше, чем нравился. Но все же…
– Фред, я не могу стать твоей женой.
– Но почему? Я люблю тебя! А рядом с тобой должен быть человек, который сможет позаботиться о тебе. Женщина не может здесь жить одна.
– Фредди, – мягко улыбнулась она, – я бесконечно благодарна тебе за твою доброту и любовь. Но этого недостаточно. Я не чувствую к тебе привязанности… душевной. Ну, ты понимаешь, о чем я? Но я очень хорошо к тебе отношусь. Если бы ты не… – замялась на мгновение, чтобы подыскать нужные слова, зная, что Фреду будет очень горько услышать то, что она сейчас скажет.
– Но почему? – Он положил ей руки на плечи и посмотрел прямо в глаза.
На печке скворчал котелок с тушеной зайчатиной, но никто не обращал на это внимания.
– Почему? Я люблю тебя с той самой минуты, когда увидел впервые…
Как бы это было просто: сказать ему «да» и позволить любить себя, заботиться о себе, ведь ему этого так хочется. Но Маша не могла себе представить, как будет делить с ним ложе: никогда этот милый мальчик не сможет стать её мужчиной.
– Фред, я ничего не могу с собой поделать. Ты должен понять меня. Я действительно очень благодарна тебе, и ты мне нравишься, но… не как мужчина женщине. Понимаешь? Ты мне как брат… наверное. У меня не было брата…
– Да, понимаю. – Он горько сжал губы. – Ты любишь другого. Этого… Ника.
И, увидев её изумленное лицо, добавил:
– Иногда во сне ты звала его по имени.
При мысли, что Дмитрий тоже мог знать её тайну, она чуть не расплакалась.
– Фред, прости меня, – пробормотала, справившись с собой.
Наступило долгое молчание. Его лицо стало бледным и каким-то отрешенным.
– Что же с тобой будет, Мэри?
– Ничего. Наверное, я все-таки поеду в Доусон и остановлюсь у своей подруги Китти. Когда придет весна, отправлюсь в Сан-Франциско. Там – по железной дороге до Бостона и на пароходе через Атлантику до Гамбурга, а оттуда в Петербург…
«И никогда больше не увижу Николая!» – рвался наружу крик настрадавшейся души.
– Буду и в самом деле дожидаться Дмитрия. А может быть… – начала было, но запнулась.
Она хотела сказать, что, наверное, подаст прошение в Синод о расторжении брака, но промолчала. Зачем этому парню из арканзасских степей знать про тонкости бракоразводного процесса в далекой холодной России?
– Фред, мне бы не хотелось доставлять тебе еще новые беспокойства. В конце концов, ты приехал на Аляску за золотом. Ты не должен связывать себя со мной, я буду для тебя только обузой. Я не хочу ею быть. Кстати, куда ты думаешь направиться?
Парень задумался.
– Наверное, на Сороковую Милю. Может быть, вдоль Тананы. Я слышал, что… Но сначала я отвезу тебя в Доусон, мне надо убедиться в том, что с тобой все будет благополучно. Я дам тебе немного золотого песка, у меня есть.
Мария была тронута до глубины души.
– Фред, спасибо тебе, но я не могу взять у тебя золото. Оно тебе самому пригодится, тем более что сейчас зима. Я обойдусь, Дмитрий мне оставил немного, я думаю, его хватит до весны. В любом случае, если я буду жить у Китти, с голоду не умру.
– Но, Мэри… – Он хотел было возразить, но передумал и сказал: – Ладно. Я отвезу тебя в Доусон… И… не знаю, как сказать…
– Слова не так важны. Важно то, что в наших сердцах. Я буду помнить тебя, Фред.
* * *
Доусон оказался на редкость неуютным и холодным. Вдоль тротуаров тянулись не растаявшие еще с зимы грязные сугробы. Под ногами хлюпала жижа. Прямо посреди улицы были свалены кучи дров. В воздухе висел туман, в котором с дымом печных труб смешивался парок от дыхания людей и животных.
Прежде чем отправиться своей дорогой, Фред привез Марию к Китти. Они в изумлении стояли перед фасадом маленького барака, который недавно был салоном дамских причесок.
Он изменился до неузнаваемости. Чуть ниже прежней вывески висела другая, написанная маслом. На ней была изображена фривольная молодая дама, одетая по последней моде. Талия ее была неправдоподобно узкой, а бюст – невероятно пышным. Однако самой замечательной деталью её облика были волосы: медно-рыжая копна, уложенная в высокую роскошную прическу, была увенчана бриллиантовой диадемой, каждый камень которой художник выписал с необыкновенной тщательностью. Вывеска была огромной, по крайней мере четыре на шесть футов, и подчеркивала более чем скромные размеры фасада.