Надпись гласила: «“Принцесса Севера”, самые прекрасные девушки Юкона, виски – дешево».
Мария Михайловна на мгновение онемела перед дверью, чувствуя себя подавленно и угнетенно. А потом решительно постучала в дверь.
– Входите, открыто, – раздался голос изнутри.
Она толкнула дверь и вошла внутрь. В комнате было полным-полно девушек, которые, весело щебеча и смеясь, толпились вокруг стола, перебирая гребни и украшения, в беспорядке разложенные на нем. Они жеманно крутились перед зеркалами, обсуждая новые фасоны шляпок и платьев.
Перед ней мелькали напудренные лица, накрашенные губы, подведенные глаза, нарисованные карандашом, удивленно приподнятые ниточки бровей, локоны, разукрашенные атласными лентами, гребнями и фальшивыми бриллиантами.
Скоро Одинцова заметила и саму хозяйку. Та сидела на стуле среди всей этой кутерьмы в белой блузке и простой черной юбке. Китти носила изящные красные сапожки и самородок в пару унций на цепочке на шее. Волосы, как обычно, были забраны в высокую прическу, которая подчеркивала легкую смуглоту ее лица.
– Китти…
Смуглянка оторвалась от ожерелья, которое показывала девушкам.
– Мэри!
Не обращая внимания на любопытные взгляды девиц, забыв обо всем на свете, Маша бросилась к Китти и разрыдалась, уткнувшись лицом в ароматный шелк ее блузки.
– Китти… Мой муж… Дмитрий бросил меня, и мне… мне некуда идти.
Американка обняла ее и крепко прижала к груди. Потом хлопнула в ладоши, и девушки послушно вышли из комнаты, сдержанно хихикая и распространяя запах дешевого парфюма.
– Ну вот. Они ушли. Теперь мы можем поговорить.
Через час Китти уже знала все о её жизни, включая бегство Дмитрия от жены к золоту.
Всплакнув, она обняла подругу:
– Это горе надо пережить. Я знаю, ты сможешь.
Она сварила кофе, и подруги продолжили разговор.
– Да, я теперь хозяйка варьете.
Мария кивнула.
– Видать, удача решила, что свою порцию палок я получила. Мне везет. Деньги идут к деньгам… Ну и… один друг помог. Хочу вот прикупить хрустальные канделябры и соорудить новую сцену с бархатным занавесом. Одна эта вывеска чего стоит! Кстати, как она тебе понравилась? Я ее заказала у одного художника, которого сюда принесло за золотом. Ты, кстати, догадалась, на кого девчонка с вывески похожа? По-моему, получилось великолепно. Сразу бросается в глаза, мимо нее нельзя пройти, не заметив. Джеку она очень нравится. Он говорит, что парень из Чикаго, который её нарисовал, Джон Мэрин, когда-нибудь по-настоящему прославится.
Китти улыбалась. Маша не могла оторвать от нее глаз. Никогда прежде её зеленоглазая подруга не выглядела так обворожительно: ее лицо лучилось спокойной, уверенной красотой, тяжелая прическа подчеркивала сильную грацию ее фигуры.
– Мэри, ты не представляешь, как я рада тебя видеть. Мне ведь так одиноко. У меня здесь никого нет, кроме Джека.
Пожала плечами и продолжала уже другим, деловым тоном:
– Ты, наверное, удивишься, когда узнаешь, сколько хлопот доставляет управление таким бизнесом.
Купеческая дочь смутилась. Эти переходы американцев от самых буйных эмоций к деловой прозе жизни не переставали её удивлять.
– Китти, скажи мне, ты довольна, тебе нравится быть хозяйкой… заведения? Неужели это то, о чем ты мечтала?
– Да, – уверенно кивнула смуглянка. – Я хочу делать деньги. А варьете очень прибыльное дело. Пока, во всяком случае. Поговаривают, что скоро «золотая лихорадка» пойдет на убыль и тогда Доусон опустеет. Но до того я хочу сделать все, чтобы на память об этом времени мне остались не только хрустальные бра да старый рояль, а еще и кругленькая сумма в банке. – Китти с оттенком печали улыбнулась. – Ну и Джек. Он тоже останется со мной.
– Но как же…
– Не волнуйся за меня, Мэри. Я ведь сама решила отправиться на Аляску. Я вообще привыкла делать то, что мне заблагорассудится.
Гостья уже совсем было собиралась уходить, как вдруг её подруга кое-что вспомнила.
– Мэри, тут вот какое дело, – озабоченно и в то же время с некоторым сомнением сообщила она. – Ты вроде рассказывала, что в России у тебя остался жених. Этот, как его… Айрбэнни, что ли?
– Арбенин, – поправила Маша. – Но он вообще-то мне никакой не жених. А что?
– Да как сказать… Он сюда приехать за тобой не может или кого-то прислать?
Одинцова была поражена.
– Нет, – покачала головой. – Он не сможет бросить дело. А прислать…
Задумалась. С одной стороны, представить нечто подобное невозможно. С другой – она же убежала на Аляску и даже нашла Дмитрия, значит, и её могут найти.
– А почему ты спрашиваешь?
– Да вот одна моя… девушка, в смысле работница сказала, что к ней один тип с расспросами подкатывался. Не рассказывала ли я про тебя чего такого и где тебя можно отыскать. Он спрашивал в аккурат про Мэри Воронофф, да еще именно так, как это по-русски произносят. По бумажке, говорит, читал, смешно было.
– Что за тип? – нервно передернула Маша плечами.
– Да так… Толком неизвестно. Вроде Рич его зовут, Марк Рич. Будто бы из команды Тима Игла. Это такой старатель, не из самых богатых, но удачливый. А может, просто интересно ему было. Твоя история в кабаках гремит. Знаешь, что про тебя говорят? Русская княжна, мол, за своим парнем сбежала от богатого старого мужа-генерала. А парень при этом еще и генерала на дуэли чуть не убил, за что его царь лично повесить хотел!
Китти засмеялась, улыбнулась и её гостья.
Однако ощутила некоторую тревогу.
* * *
Ворочаясь с боку на бок, она стараясь заснуть, что оказалось не так то просто.
Было 4 июля, американский День независимости, который в Доусоне праздновался широко и с настоящим американским размахом, под грохот фейерверков, пьяный рев старателей и женский визг. Вся эта какофония далеко разносилась в прозрачном ночном воздухе. Странно было думать о том, что празднование это происходит на земле британского владения, Канады, с метрополией которой сто с небольшим лет назад воевали предки нынешних американцев.
Еще за три дня до праздников в Доусон стали стекаться толпы народа. В центре города был сооружен огромный бревенчатый помост для торжественного представления. Кто-то из старателей в баре, как случайно услышала Маша, мрачно заметил по этому поводу, что городу гораздо нужнее общественные уборные, чем еще одна сцена для того, чтобы потаскухи из шоу вертели задами на глазах у мужичья.
Народ развлекался, как мог. Многие влезли на крыши домов, чтобы лучше видеть происходящее. И было для чего – на той самой сцене, изображая парижский канкан, отплясывали по двадцать – тридцать девиц, задиравших голые ноги выше головы.