Удивительно, как ловко орудовала игла в его толстых пальцах! Работы было много, и не в рассуждениях о высоком приобщался протоколист к символике вольных каменщиков, а сидя за вышиванием запонов-фартуков, ковров или гроссмейстерских лент. Для пламенеющей звезды «Дух» нужны шелка желтые и золоченая нить. Озеров делал стежок за стежком и искренне верил, что в этот самый миг получает жизненную силу, направляющую его на верный путь к Зиждителю.
Солнце, в свою очередь, изображает истину, мужество, правосудие, а луна – есть чистая любовь. Вот я их сейчас вышью красиво, и буду уже не пустой титл, то бишь прозвание, а постигну все три главных масонских добродетели: мужество, правосудие и воздержание. Самоусовершенствование не терпит роздыха, и Озеров, «посвящая служению человечества часы своей быстротекущей жизни», оставил себе только одну радость – масонские обеды, а все прочее время отдал Сенату и вышиванию. Ну а между делом за весьма умеренную плату поставлял кой-какие сведения в полицейскую команду.
Вернувшись от Глафиры в свою комнату, он принялся вспоминать в подробностях недавний разговор. Что это он прицепился к Федору Бакунину, зачем распускал павлиний хвост? И не сболтнул ли он чего лишнего? И вообще зачем этот немец зазвал его в гости и так сытно накормил? Напрашивался единственный вывод – Шлос раскошелился исключительно из чувства благодарности за то, что именно он, Озеров, и никто другой, отвел его в Запасной дворец на роскошный масонский ужин. Помнит немец добро, и на том спасибо.
Свеча давала мало света, хмельные пальцы несколько одеревенели, ткань запона была жестковата, но стежки ложились, как всегда ровно. Он уже вышил наугльник – символ закона и совести, и теперь вдел в иглу зеленую нить для акации. Ветка акации есть знак бессмертия. Озеров вышивал и тихо, слегка фальшивя, пел масонский гимн, а немец за стеной все не мог угомониться, стучал оконными рамами и расхаживал по комнате. Вот ведь неймется человеку!
10
Вечером, прощаясь, Озеров промямлил напоследок, что как только что-нибудь нарисуется, иными словами, если он узнает, что на малой трапезе (большая пока не намечалась) будет присутствовать вышеозначенный брат, то он, Озеров, немедленно упредит об этом господина Шлоса. Протоколист путался в словах, фамильярное «Федька» начисто исчезло из лексикона, и Глафира поняла, что знакомство с Бакуниным через соседа дело гиблое.
Ну и пусть его. Не ходит Бакунин на масонские трапезы, так Глафире самой не хочется там лишний раз появляться. Она решила навестить трактир на Невской, где Бакунин показывал на бильярде чудеса ловкости и профессионализма. И в первый же вечер ей повезло, Бакунин был там. Оставалось только дождаться конца игры, а потом подойти к нему непринужденной походкой и поздравить с победой. Конечно, надо выказать полый восторг, игроки любят откровенный подхалимаж. А потом: «Ба, мы кажется уже встречались! Как же, как же…» Так и познакомятся.
Но на этот раз пиеса жизни предложила совсем другой сюжет. Трактир Вильмана в десять вечера представлял собой сущее столпотворение. Глафиру совершенно и смяла и оглушила ночная жизнь. Она еще не была в компании, где мужское естество было представлено так откровенно и ярко. Здесь все орали, стараясь перекричать друг друга. Никогда она не слышала столько брани, здорового гогота, пьяных выкриков, сомнительных прибауток и откровенного мата. Центр залы был отдан поклонникам Бахуса, здесь пили и ели. Лучшая, хорошо освещенная часть помещения принадлежала картежникам. Партикулярных было мало, все больше военные.
Единственной, присутствующей здесь женщиной, была дочь хозяина, белобрыса, крепкая, на голове кокетливый чепец, на губах дежурная улыбка. Улыбка ей не шла, потому что слишком обнажала десны, вообще ее красавицей никак нельзя было назвать, но все сальные намеки публики были направлены именно на нее. Не глядя в зал, она как заведенная, наливала полпиво в глиняные кружки, которые ловкие молодцы с вороватыми лицами разносили по столам.
С большой залой соседствовало помещение поменьше с роскошным немецким бильярдом. Там было относительно тихо, разговаривали больше вполголоса, только время от времени раздавалось чье-то восторженное аханье или выкрик, который тут же затихал, никем не поддержанный. Когда Глафира явилась в бильярдную, Бакунин только начал партию. Стол облепили знатоки. Они пристально следили за игрой, негромко переговаривались, называя какие-то цифры. Озеров был прав, здесь действительно делались ставки на выигрыш. На противника Бакунина Глафира вообще не обратила внимание, кажется, он был в форме кирасирского полка.
Открыв от волнения рот, она внимательно следила за Бакуниным. На этот раз он ей меньше понравился. С лица его исчезла одухотворенность, взгляд был холодным и цепким, движения нарочито замедленны. Казалось, что Бакунин сосредоточен не столько на игре, столько на обдумывании какой-то глубокой, очень важной для него мысли, а холеные его руки движутся сами по себе, как у опытной вязальщицы, которая может изобразить любой узор с закрытыми глазами. Максимум суеты приходился на непонятное действо, когда он пачкал мелом кий, а во время игры было невозможно уследить, что такое делают его руки, если от несильного удара шары прыскают в разные стороны и покорно валятся в сетки.
– Каков дуплет! – сивушно дыхнул Глафире в ухо здоровенный верзила. – Учитесь, юноша!
– Учусь, – вежливо отозвалась Глафира.
А вот противник Бакунина был азартен. Он бегал вдоль стола, потирал руки в нетерпении или смахивал пот с висков и переносицы, а когда приходила его очередь брать кий, он долго примерялся, выискивая удобное положение, а потом, после удачного удара, громко ухал, как филин. Впрочем, судя по репликам зрителей, играл он тоже очень не плохо.
– Карамболь! – закричали вокруг и зааплодировали.
– Юноша, пари! – опять высунулся верзила. – Я за Бакунина.
– Но я тоже за Бакунина!
– Нет уж! Давай ты за Борьку Гусева. Он отличный игрок. По маленькой, по пятерочке.
– Не мешайте смотреть, сударь.
– Ах ты фу-ты ну-ты! – обиделся верзила, но отстал.
Глафире наскучило следить за движением шаров. Гораздо приятнее рассматривать лица игроков и зрителей. Она отвлеклась всего-то на полминуты, и очень удивилась, когда услышала яростный крик:
– Все! Партия!
Шары ссыпались в лузу, зеленый стол был пуст. Бакунин положил кий, достал из потайного кармашка перстень с огромным сапфиром и надел на указательный палец.
– На сегодня хватит, – сказал он и быстро пошел к выходу. Публика почтительно расступалась перед ним.
Глафира бросилась было вслед по живому коридору, но путь ей преградил давешний верзила.
– Ну, уж сейчас ты будешь ставить на Гусева!
– Не буду я ни на кого ставить!
– Нет, будешь! – взъярился подвыпивший офицер, схватил Глафиру за руки и дернул к себе.
Она никак не ожидала от себя подобной прыти, нога сама сложилась наугольником (масонский знак!), острая коленка угодила верзиле в пах. Тот заорал дико, но не от боли, а от удивления – птенец тщедушный лягнул орла! Руки его уже тянулись к ее горлу, но Глафира вывернулась и бросилась к выходу. Когда она выбежала на улицу, Бакунина уже и след простыл.