– Умираю… Возьми крест у меня за пазухой… – едва слышно прохрипел Родригеш. – Все, прощай.

Наступила тишина, нарушаемая отдаленным плачем шакалов. Опять резко и неприятно вскрикнула птица, словно возвещая о конце смертельной схватки.

– Ну, что ж, судьба к тебе милостива, Дамиано, – пробормотал Жоао Машаду, забирая у мертвого Родригеша бронзовый крестик, две монеты и кинжал. – Тебя должны были повесить больше года тому назад. А ты ухитрился столько еще прожить и погиб в бою с неверными. Грехи нам всем отпущены при отплытии, так что дорога тебе прямо в рай.

Последнее Машаду буркнул под нос себе с явным оттенком сомнения и даже странной насмешки. Он быстро обыскал моплахов, добыл у них несколько серебряных монет. Потом тщательно завернул обе сабли в широкий пояс младшего моплаха. Огляделся зорко по сторонам и исчез.

Утром стража нашла трупы. Прибыли судейские чиновники. Спрашивали у живущих поблизости рыбаков и торговцев. Однако никто ничего ночью не слышал. Обращались к португальцам, потому что их лавка находилась совсем рядом с местом убийства.

Раскладывая товары в лавке, Диого Диаш, приказчик, назначенный командором, объяснил судейским, что в виду опасности нападения грабителей, все его люди спали во внутреннем помещении, закрыв двери на засов. А входную дверь самой лавки тщательно заперли на ключ. И, разумеется, ничего не слышали.

Монсаид как мусульманин подтвердил сказанное Диашем и заявил, что готов поклясться в том на Коране. Но и так было видно, что чужеземцы говорят правду.

Получив тела своих собратьев, моплахи ничего не могли понять. О злостных намерениях убитых они умолчали. Однако ясно видели: неверные, спавшие в своей лавке, тут не причем. С прискорбием решили, что на доблестных воинов, гулявших по берегу, ночью напала шайка свирепых разбойников, умертвивших и ограбивших двух смелых моплахов. Так и записали в листе судейских чиновников. Откуда взялся труп глухонемого нищего бродяги, найденного поблизости и узнанного кем-то из местных жителей, вообще никто сообразить ничего не смог.

А несколько раньше, далеко от гавани, где стояли на якорях португальские корабли и находилась бесполезная лавка, где-то в противоположном конце города при полном безлюдье появился Жоао Машаду. Он нес под мышкой обернутый тканью сверток.

Узкой и кривой улочкой Жоао подошел к жалкому домику с облезлой стеной. Из-за стены выглядывали ветви плодовых деревьев, слышалось кудахтанье кур и громогласный клич петуха, ничем не отличавшийся от слышанного им в Португалии.

Машаду стукнул в покосившуюся деревянную дверцу в стене, вылинявшую от дождей и побелевшую от солнца. После длительного молчания раздался осипший со сна старческий голос:

– Кто здесь?

– Дома ли Малик Абу-Хазим, да продлит Аллах его дни? – спросил по-арабски Машаду.

– Я дома. А ты кто, во имя Аллаха?

– Азиз, скромный путник.

Засов стукнул, дряхлая дверца заскрипела. Машаду вошел, пригнувшись, увидел пыльный дворик, который давно не мели и не убирали, кур с петухом и старика, повернувшего к нему иссеченное морщинами лицо с длинной белой бородой. Пятнистый халат старика был распахнут, рубаха давно не стирана, а грязноватый тюрбан съехал набок.

– Что тебе надо? – спросил старик.

– Я принес тебе, многоуважаемый, кое-какие вещи по очень умеренной цене.

Машаду развернул сверток и показал Абу-Хазиму моплахские сабли.

– Сколько ты хочешь получить за эти вещи?

– Всего десять золотых за прекрасно откованое и отточенное оружие.

– Ах, сын греха, ты втягиваешь меня в такое опасное предприятие, что борода моя трясется от страха. Если эти сабли найдут у меня моплахские сыщики или наиры правителя, мне не сдобровать.

– Ты ведь не первый раз держишь в своих руках подобные вещи, наипочтеннейший?

– Да, когда-то я умел ими пользоваться. Хорошо, ты получишь свои золотые. А это что?

– Это хороший нож, друг путника. Всего за восемь медных монет.

Старик немного поспорил, однако принес деньги и отдал Машаду.

– Я вижу тебя второй раз, о человек, называющий себя Азизом. Но, кажется мне, по некоторым особенностям твоей речи и по твоим желтым глазам, что ты происходишь не из благородного племени арабов.

– Ты ошибаешься, наиумнейший. Я по рождению магрибец. Мои родители были подданными султана Марокко.

– О, Аллах! Как это далеко отсюда. И говорят, будто все магрибцы – колдуны и отравители. Прощай и ступай своей дорогой, человек, назвавший себя Азизом.

– Да продлится твоя жизнь, сговорчивый Малик Абу-Хазим, – произнес Машаду, убирая за пазуху монеты.

Успешная торговля

В очередной раз Васко да Гама велел Монсаиду написать послание правителю Заморину. Он жаловался в письме на то, что мавры не дают никому покупать привезенные португальцами товары. Просил разрешения перевезти товары в Каликут.

Скоро краснобородый управляющий Заморина Вали явился с толпой носильщиков. Взвалив на плечи тюки с португальскими товарами, полуголые индусы под охраной таких же полуголых и усатых, вооруженных мечами наиров двинулись в Каликут. По приказанию Заморина португальцам отвели лавку на краю главного городского базара. В середине первой комнаты приказчик командора Диаш повесил массивные весы, привезенные из Португалии. Поблизости от входа разложили товары, а в дальнем помещении индусские мастера сделали большие деревянные ящики и оковали их железом. Повесили тяжелые узорчатые замки. Сделано это было по настоянию Монсаида. Опытный мавр посоветовал приготовить отдельные закрома для каждого сорта пряностей.

На всякий случай решено было поставить охрану, и теперь у входа в лавку стояли солдаты в латах, шлемах и полном вооружении.

Базар жил шумной и пестрой жизнью. Весь день не прекращались толчея и гомон. Тянулись нескончаемо ряды торговцев материями. Вышитые цветами прекрасные шали из Кашмира, тончайший муслин – хлопчатобумажная ткань, спорившая красотой и легкостью с шелком, тяжелые парчовые покрывала, шелка и полотна самых ярких расцветок и прихотливых узоров вывешивались напоказ. И, конечно, скромные, грубоватые шерстяные ткани, привезенные португальцами, не могли сравниться с этой непревзойдённой роскошью.

Старший приказчик Диаш и переводчик Нуньеш только вздыхали, понимая столь очевидное положение. Время от времени Нуньеш выходил из полумрака лавки и прохаживался по базару, погружаясь в его толчею и разнообразие, в полосатый от навесов свет и золотистую пыль, кружившуюся в столбах падающего между рядами жгучего солнца.

Продавцы сладостей и неизвестных португальцам благоухающих плодов пронзительными криками зазывали под свои навесы. Кузнецы, звеня молотками, чинили крестьянские мотыги, колеса двуколок и прочий немудреный металлический скарб. В толпе бродили почти голые изможденные индуистские монахи с посохами, чашами и колокольчиками – просили милостыню. Изредка им подавали что-нибудь из съестного: горсть вареного риса, пшеничную лепешку, вареную рыбу с пряностями, жареные бобы или сушеный творог.