А что будет, если это сделает Эйдан? Тогда он умрет и снова проснется – новообращенным голодным вампиром. В одной комнате с ней.
– Видите? – за дверью раздался женский голос. Это была Кристобель. Или Зара. – Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал. Нам пришлось вас запереть, но мы не хотели. Мы все пожертвовали свою кровь для вас, взяли ее шприцем из вены… И теперь не можем пойти в клуб. Но видите: мы достойны стать вампирами! Выпейте, и сможете выйти из комнаты. Выпейте, и мы снова будем друзьями.
О крови говорят: гуще, чем вода. Так она и выглядела – густой и вязкой. Тана представила ее солоноватый вкус, представила, как она окрашивает красным губы и зубы.
– Может быть, нам и правда стоит так поступить, – сказал Эйдан низким голосом соблазнителя и соблазненного. И шагнул к двери. – Мы можем сделать это вместе, как двойное самоубийство. С одной только разницей – мы не умрем. Никогда.
Тана бросилась к миске, чувствуя, как бешено колотится сердце, схватила ее и швырнула в стену. Деревянная миска раскололась, половинки упали на пол, посыпалась штукатурка.
– Что ты наделала! – потрясенно сказал Эйдан. Он шел к стене, словно его тянуло магнитом.
Тана села на пол и смотрела на стену, где расплывалось кровавое пятно. Оно напоминало огромную птицу – взлетающую в небо и теряющую перья. Она не могла поверить, что сделала это.
– Мне не станет лучше, – сказал Эйдан громче, не сводя взгляда с красного пятна. – Мне плохо, Тана, и будет только хуже.
Она стукнула кулаком по полу, пытаясь сосредоточиться:
– Габриэль дал тебе своей крови, да? Там, у «Последнего приюта». И это помогло. Значит, нужно достать еще.
Эйдан засмеялся, но не так, как если бы считал это смешным. Или возможным.
– Это самая большая ценность в Холодном городе, а ты хочешь просто попросить еще? Как стакан сахара у соседки? – Он протянул руку к залитой кровью стене. – Брось. Я приехал сюда, зная, что стану вампиром. Так зачем ждать? Мы не вылечимся, Тана. Ничего уже не будет так, как раньше.
Она вдруг подумала: каково это – укусить кого-нибудь? И вспомнила выражение лица Габриэля, когда тот сдавил рукой шею Эйдана. Вспомнила, как двигался рот Габриэля, как пальцы впивались в кожу. Вампир был как будто охвачен безумием и в то же время выглядел умиротворенным – одновременно спящим и пробудившимся.
Тана чувствовала ужас, мучилась от жажды, желудок свело. Это могло быть первым проявлением болезни. Ведь эти воспоминания должны были казаться ей чудовищными. Но, независимо от того, что она чувствует, ясно, почему Эйдан стесняется вспоминать, как пил кровь Габриэля.
Она вдруг увидела, что Эйдан провел пальцами по стене и поднес их ко рту.
– Эйдан, – тихо и отчаянно произнесла она за мгновение до того, как тот облизал пальцы, испачканные красным. С глухим урчанием он опустился на колени и стал облизывать стену. Он был похож на чудовище за кошмарной трапезой. В нем не осталось ничего от того юноши, которого она когда-то знала.
Комната была маленькой, но Тана отступила как можно дальше и вздохнула, а может быть, всхлипнула.
– Прекрасно! – крикнула она дрожащим голосом. – Полночь, ты там? Он это сделал! Он сдался! Можете нас выпустить! Можете его выпустить!
Снизу донесся шум голосов.
Время от времени по телевизору – особенно когда показывают дневные сериалы, которые смотрят молодые матери, сидящие дома с детьми, – повторяют одну рекламу. За столом перед тарелкой куриных наггетсов сидит обычный мальчик, а напротив – привязанная к креслу девочка-вампир, перед которой стоит коктейль из молока и крови. Мальчик жадно запихивает в рот наггетсы, девочка спокойно пьет коктейль. Голос за кадром: «Наггетсы Шиптона пробуждают аппетит сильнее, чем у новорожденного вампира».
«Теперь понятно, в чем юмор, – сказала она себе. – Нет никого голоднее, чем новорожденный вампир».
Сейчас Эйдан умрет. И, если Тана хочет жить, то должна будет прикончить его раньше, чем он станет вампиром. Так же, как ее отец убил мать. Раньше, чем он набросится на нее со всей новообретенной силой.
Лучше всего, наверное, использовать обломки деревянной миски. Может быть, удастся отколоть большую щепку и использовать ее в качестве кола. Но при одной мысли, что придется вонзить кол Эйдану в грудь достаточно глубоко, чтобы пробить сердце, ей стало плохо.
Эйдан сел на пол, прислонившись к испачканной стене. Его губы были алыми от крови.
– Прости, – сказал он с несчастным видом. Тана подумала: интересно, за что он просит прощения? За то, что сделал, или за то, что неизбежно сделает? – Тана, мне очень жаль.
Она кивнула:
– Я знаю. Мне тоже.
Они так и сидели в разных углах комнаты, глядя, как утро превращается в день и полоска света движется по полу. Эйдана начало трясти, он не мог отвести глаз от стены. Время от времени он смотрел на Тану с диким блеском в глазах, а потом отворачивался, дыша тяжело, словно ему было больно.
«Думай, – сказала себе Тана, – думай».
Она встала и обошла комнату; осмотрела дверные косяки и плинтусы, пытаясь найти то, из чего можно сделать кол. Хотя, разумеется, был и другой способ.
Если выпить немного крови – со стены, или крови Эйдана, пока он еще человек, – то она, если действительно заражена, тоже изменится.
Ты никогда не думала об этом? О том, чтобы стать вампиром?
Но тогда придется навеки проститься со всем, что у нее было. И со всеми.
Прощай, Перл; прощай, Полина; прощайте, мечты о Лос-Анджелесе, пальмах и голубом океане; прощайте, часы, проведенные на залитом солнцем заднем дворе, муравьи, ползущие по ногам, липкий крем от загара, тающий на коже; прощай, сердцебиение, бургеры и серо-голубые глаза.
Убить Эйдана или умереть самой. Умереть и ожить снова.
Тана, мы не умрем. Никогда.
Она взглянула на стену, в то место, куда угодила миска, и в голову ей пришла неожиданная, отчаянная идея. Она подошла к стене и изо всех сил пнула ее чуть выше плинтуса. Больно было даже в ботинках со стальными носами, но штукатурка треснула. Тана ударила по стене еще раз, расширяя отверстие. Может быть, ей не придется стоять перед ужасным выбором. Может быть, не придется превращаться в чудовище.
– Что ты делаешь? – спросил Эйдан, поднимая глаза.
– Не знаю, – ответила она. – Может быть, еще ничего не получится…
Она подняла острый обломок миски, закрыла глаза, стиснула зубы и вбила его в стену между нижним отверстием и следом от врезавшейся в стену миски.
Кожу и одежду осыпало пылью.
Она просунула ногу в первое отверстие, подтянулась, ухватилась за деревянный обломок и полезла вверх. Было трудно сохранить равновесие, трудно не соскользнуть с осыпающейся под ногами штукатурки. И труднее всего было всадить кусок дерева в стену выше, чтобы продолжить подъем.