Ш. Б.-Николлс.
Вряд ли она написала еще хоть строчку. Потянулись длинные дни и еще более длинные ночи. Ее мучила все та же неотступная тошнота и головокружения, которые она переносила с терпением и надеждой. На третьей неделе марта наступило изменение: она начала бессвязно бредить. В бреду постоянно просила еды и даже лекарств. Теперь она жадно глотала все, что ей давали, однако было поздно. Очнувшись на мгновение от потемнения рассудка, она посмотрела в лицо измученному горем мужу и уловила слова его молитвы: он просил Господа пощадить ее. «О, я ведь не умру, правда? – прошептала она. – Он не разлучит нас, мы ведь были так счастливы!»
Рано утром в воскресенье, 31 марта, торжественный звон колокола на хауортской колокольне возвестил жителям деревни о смерти той, кого они знали еще ребенком, и сердца их сжались при мысли о двух мужчинах, оставшихся одинокими и безутешными в старом доме из серого камня.
Меня всегда трогали слова, сказанные мистером Фостером в его «Жизни Голдсмита»392. Рассказывая о том, что происходило после смерти его героя, автор пишет:
Говорят, что на лестнице здания Кирпичного суда в Темпле стояла целая толпа скорбящих, не считая слуг и жильцов дома. Там были бездомные женщины, лишенные какого-либо пристанища, не имевшие в мире никого из близких, кроме того, кого они пришли теперь оплакать. Здесь собрались изгои этого огромного, одинокого, грешного города, к которым он был всегда добр и милосерден.
Эти слова вспомнились мне, когда я услышала о том, как прошли похороны Шарлотты.
Немногие, кроме жителей окрестных холмов, знали, что та, кого превозносила вся страна, ушла из жизни в эту Пасху. У нее было больше родных и друзей в могилах, рядом с которыми ей предстояло лечь, чем среди живых. Двое самых близких ей людей, потрясенные обрушившимся на них горем, не хотели слышать слов сочувствия от незнакомцев. Они попросили прийти на похороны по одному представителю от каждого семейства в приходе, и во многих бедных домах разыгрывались тяжелые сцены, когда одному из членов семьи приходилось уступать другому право отдать последний поклон покойной. И те, кто оказался исключен из процессии скорбящих, заполнили кладбище и церковный двор, чтобы увидеть, как вынесут и положат рядом с родными ту, кого совсем недавно они видели бледной, одетой в белое невестой, с трепетом надежды идущей навстречу новой жизни.
Среди тех, кто не мог сдержать слез при виде умершей, была и деревенская девушка, незадолго до этого соблазненная и покинутая. Она нашла в Шарлотте сестру и утешительницу, которая помогла ей ободряющим словом и советом, ухаживала за ней во время болезни. Ужасно было горе этой бедной молодой женщины, когда она узнала, что Шарлотта при смерти, и глубока была скорбь при известии о кончине. Другая девушка, слепая, жившая в четырех милях от Хауорта, так любила миссис Николлс, что плачем и уговорами умолила своих родных отвести ее по тропинкам через пустоши в Хауорт, чтобы услышать торжественные слова: «Земля к земле, прах к праху, пыль к пыли; в уповании и надежде на воскрешение к жизни вечной через Господа нашего Иисуса Христа»393.
Таковы были скорбящие, стоявшие у могилы Шарлотты.
Мне осталось добавить совсем немногое. Наверное, читателям кажется, что я написала недостаточно, но я думаю, что сказанного довольно. Я не могу судить о такой личности, как покойная. Не могу измерить ее грехи, добродетели и то, что представляется спорным. Подруга, близко знавшая Шарлотту почти всю жизнь, – та, кого я называла Мэри в этом жизнеописании, – пишет о покойной:
Она всегда думала о своем долге, имела о нем более возвышенные и ясные понятия, чем большинство людей, и никогда не изменяла им. Поступать таким образом было для нее труднее, чем для людей, которые отличаются крепкими нервами и которым в жизни выпал лучший жребий. Вся ее жизнь была один только труд и страдание, но она ни разу не сбросила груз обязанностей ради удовольствий. Не знаю, пригодится ли Вам то, что я пишу. Я написала это, движимая желанием, чтобы другие оценили ее по достоинству. Но так ли это важно? Сама она обращалась к мирскому суждению о некоторых из своих способностей – отнюдь не лучших, но тех, что она могла обратить на службу другим. Люди жадно наслаждались плодами ее трудов, а потом объявляли, что она достойна порицания за обладание такими талантами. Так чего же стоит суждение о ней со стороны такого мира?
Однако я не обращаюсь к подобной публике – критически настроенной, бесчувственной, склонной к резким суждениям только потому, что не способна ни к внимательному наблюдению, ни к глубокой мысли. Я обращаюсь к более широкой и более серьезной аудитории, которая не спешит осуждать ошибки и заблуждения, но способна щедро восхищаться необыкновенным даром, уважать и от всего сердца любить все доброе и благородное. Этой публике я и вверяю память о Шарлотте Бронте.
Знакомство Элизабет Гаскелл и Шарлотты Бронте состоялось в августе 1850 г., и в течение почти пяти лет их связывала искренняя личная и творческая дружба. В 1855 г., после смерти Ш. Бронте, ее отец обратился к Гаскелл, в то время уже известной писательнице, автору романов «Мэри Бартон», «Крэнфорд», «Руфь», «Север и Юг», с предложением написать биографию дочери.
Книга «Жизнь Шарлотты Бронте» создавалась два года и стала ценнейшим биографическим источником, основанным на богатом документальном материале: в процессе работы над ней Э. Гаскелл обращалась ко многим людям, хорошо знавшим Шарлотту и ее семью, собирала их свидетельства. Кроме того, в книгу полностью или частично включены сотни писем Ш. Бронте, а также ее корреспондентов: подруг, родных, литераторов, издателей.
Несмотря на стремление Э. Гаскелл дать полное и достоверное представление о жизни подруги, нельзя не сказать о том, что в ряде случаев автором книги сознательно замалчиваются те или иные обстоятельства, которые могли бы выставить Ш. Бронте в невыгодном свете. Так, например, Гаскелл избегает говорить о личных отношениях Шарлотты с Константеном Эже, ее преподавателем французского, литературы и риторики во время обучения в Брюсселе, женатым человеком. В мае 1856 г. Э. Гаскелл побывала в Брюсселе, и К. Эже поделился с ней письмами, которые Шарлотта посылала ему после отъезда. Из них писательнице стало понятно, что та была страстно влюблена в учителя, однако Гаскелл решила, что не будет дискредитировать покойную подругу (письма Шарлотты к К. Эже были опубликованы только в 1913 г.). Ничего не пишет Гаскелл и о сложных личных отношениях Шарлотты с ее издателем Джорджем Смитом (он же был и первым издателем данной биографии). Писательнице пришлось приглушить и завуалировать некоторые моменты в описании школы для дочерей духовенства в Кован-Бридж, где умерли две старшие сестры Шарлотты.
Первое издание книги увидело свет в 1857 г. Несмотря на все старания Гаскелл, биография вызвала обвинения в недостоверности и искажении фактов со стороны лиц, упоминавшихся на ее страницах. Преподобный Уильям Карус Уилсон, бывший глава школы в Кован-Бридж, опубликовал краткое опровержение приводимых Гаскелл сведений. Отец Шарлотты, пастор Патрик Бронте, в целом приветствовал появление биографии, но остался недоволен фрагментами, в которых он был изображен как домашний тиран, и потребовал их удалить (речь шла, в частности, об эпизоде, когда он сжег ботинки своих детей, сочтя их слишком роскошными). Особенно острая конфликтная ситуация оказалась связана с Лидией Робинсон, которую Гаскелл в первом издании открыто обвинила в гибели брата Шарлотты – Брэнвелла Бронте. Под угрозой судебного процесса со стороны Робинсон (в новом браке леди Скотт) Гаскелл была вынуждена просить убрать с полок непроданные экземпляры книги и даже публично отречься от своих слов, опубликовав заметку в «Таймс». Вскоре в том же году она выпустила переработанный вариант биографии, в котором были сделаны существенные сокращения. Однако писательница включила в третье издание и новые фрагменты, желая убедить своих оппонентов в достоверности некоторых приводимых ею сведений.