Одно за другим приходили на память происшествия, случившиеся с ним в Малайе. В те времена всё увиденное и услышанное было в диковинку. Что ни говори, а ему не было ещё и двадцати. Впереди была жизнь, полная самых радужных перспектив.
Если бы ему не пришлось по военному призыву возвращаться в Японию, возможно, он остался бы жить в Малайе. Обзавёлся бы женой-малайкой и заведовал аптекой. По крайней мере, теперь ему не пришлось бы разрываться между Ёко и Саей. Стоило ему подумать об этом, как настроение испортилось. Он вспомнил, что лишился своих лекарств, что бесцельно бредёт в странной компании, а вокруг него мир, переменившийся за одну ночь из-за взрыва новой бомбы.
Процессия, идущая на поклонение к будде Якуси, по-прежнему неспешно продолжала своё шествие среди гор. Иногда в зарослях раздавались шорох и шелест, но по счастью это были обезьяны или птицы, давешние дикари не появлялись. Может быть, их пугала толпа паломников.
Рэнтаро с сожалением подумал о молодом человеке по имени Асафуми, с которым они расстались. Будь он хоть немного умнее, он бы понимал, где настоящая опасность. Возвращаться одному этой дорогой действительно глупо.
— Ты откуда? — спросил Рэнтаро у шедшей рядом с ним молодой женщины с похожей на рог шишкой посреди лба.
— Из города! — резко ответила женщина.
Из-за шишки верхняя часть её лица кривилась как в судороге, вид у неё был весьма неприглядный.
— Из какого же города?
— Город он и есть город. Разве есть ещё города?
Рэнтаро решил попробовать спросить иначе:
— А где твоя семья?
Женщина уставилась на Рэнтаро во все глаза, из-за похожей на рог шишки — вылитый чёрт.
— Что значит семья?
— Ну, отец, мать… Братья и сёстры… То есть кровные родственники.
Женщина начала злиться — Рэнтаро даже подумал, что сейчас её рот ощерится клыками.
— Нас бесполезно спрашивать о чём бы то ни было! — обернулся шедший впереди не то юноша, не то девушка.
— Почему это? — спросил Рэнтаро.
— Да потому что мы ничего не помним. — Юное существо тихо рассмеялось, и на его красивом лице мелькнуло кокетство.
— Мы перенапрягли свои головы! — раздался позади грубый голос старика с рыжим зайцем за спиной. — Думали-думали и в конце концов головы отказались нам служить.
— Но разве вы не говорили недавно, что случилась беда и что вы пришли из города?
— Только это мы и помним. В голове остался лишь слабый, как отражение на воде, след. Вот мы говорим сейчас, но пройдёт совсем немного времени, и этот разговор потускнеет и совершенно забудется, — чистым голосом, как возглашающая прорицание жрица, сказало юное существо.
— Беда, беда, — нараспев сказал мужчина с болтавшимися виниловыми завязками, и замахал руками.
— Беда, беда! — Вторя ему, женщина с шишкой радостно затянула ту же песню, трясясь всем телом и хлопая в ладоши. Она повторяла слова старика, но вряд ли понимала смысл слова «беда».
«Как во времена моего первого приезда в Малайю», — подумал Рэнтаро. Люди с серьёзным видом заговаривали с ним, но их слова были для него абсолютной тарабарщиной. Внешне они были похожи на японцев, и потому казалось, что его внезапно вырвали из привычного мира.
Наблюдая за хлопающими в ладони, раскачивающимися участниками процессии, Рэнтаро вдруг заметил, что двуглавая собака и её маленькая хозяйка исчезли. Но, похоже, никому не было до этого дела. Или никто не заметил? Рэнтаро хотел было спросить о них, но передумал, решив, что опять услышит лишь что-то невразумительное.
Лес справа закончился, открылся вид на долину. Внизу текла река, на противоположном берегу стояла небольшая деревушка. Среди разрушенных там и сям каменных стен тянулись огороды, кое-где виднелись скромные хижины. Люди пололи грядки, что-то копали. Рэнтаро показалось, что это та самая деревня поселенцев, откуда он, бросив поклажу, бежал прошлой ночью, но здешние дома и огороды отличались от тамошних.
Ехавшая в повозке старуха указала палкой на деревню:
— Туда.
Идущая на поклонение к Якуси процессия ступила на тропинку, сбегавшую к реке. Карлик заиграл на своей железной дудочке. Это послужило сигналом — однорукая женщина принялась бить по металлической крышке, заменявшей ей барабан, женщина с шишкой на лбу — стучать веткой по бамбуковой трубке. Мужчина с болтавшимися виниловыми завязками пустился в пляс, а остальные захлопали в ладоши и пронзительно стали кричать: «Ой, ой!» Спустившись по заросшей бурьяном тропе, шумная процессия перешла на другой берег по готовому обвалиться в любой момент мостику с наполовину разрушенными перилами, и направилась к деревне. Заслышав звуки дудочки «ду-ду-ду» и удары по крышке кастрюли «бом-бом», люди в поле оставили работу и медленно, как вода во время прилива, обступили процессию.
Длинные волосы у всех них были собраны на затылке, лица загорели. В руках они держали примитивные орудия — прикреплённые к палкам железные обломки. Люди были одеты в грубую домотканую одежду. В такой одежде трудно было отличить мужчин от женщин. Как и у встреченных прежде дикарей, в глазах этих людей таилась агрессия, и Рэнтаро насторожился.
Но стоило старухе на повозке объявить: «Мы идём на поклонение к Якуси», как толпа расступилась. Тащивший деревянную повозку рослый мужчина возглавил процессию, двинувшуюся наверх по тропе, вьющейся среди полей. Немного выждав, жители деревни пошли следом. Рослый мужчина с повозкой направились к дому, который был чуть больше остальных и стоял на самом высоком в деревне месте. Это была скорее огромная куча мусора, а не дом. Деревянный каркас с проржавевшими железными опорами, дырявый оцинкованный лист, балки и опоры из разобранных заброшенных домов. Здесь можно было разве что переждать дождь.
Перед домом стояла женщина. Её принадлежность к женскому полу выдавали выпуклая грудь и округлые бёдра. Как и все остальные, она была одета в грубую домотканую одежду, единственным отличием от других было ожерелье из стеклянных бус и блестящих камушков.
Женщина строго и невозмутимо наблюдала за приближавшейся процессией. Деревянная повозка, что тащил рослый мужчина, остановилась, и старица сошла на землю. Опираясь на извлечённую из повозки толстую палку, она подошла к женщине. Та, чуть-чуть склонив голову, поприветствовала её:
— Паломники к Якуси, пожалуйста, погостите у нас денёк.
Она указала на ведущую в дом тропинку. Во главе со старухой процессия вошла в жилище.
Пол земляной, в глубине расстелен небольшой ковёр, сплетённый из разорванной на полоски ткани. По углам стояли почерневшие опоры, сложенные во множестве доски образовывали подобие стен. Окон не было, свет проникал лишь сквозь щели.
Старица опустилась на ковёр. Даже войдя внутрь, она не размотала ткань, полностью скрывавшую её голову и лицо. Ковёр сливался с рваным куском материи, в который она была завёрнута, и казался теперь длинными полами её одежды. Хозяйка зашла в дом следом за процессией и села перед старицей. Похоже, она считала само собой разумеющимся, что та заняла лучшее место. Когда паломники расселись на земле по углам дома и возня затихла, старица спросила: