– Ну что ж, буду ждать, – спокойно ответила Эстер и повернулась к майору. – И когда вы рассчитываете опубликовать мемуары?
Тот настолько углубился в себя, что, услышав ответ гостьи, даже удивился.
– О, я думаю… – Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух из груди; лицо его порозовело. – Я намеревался сказать, что работы еще много, но это не верно. Эдит так хорошо помогала мне, что работы почти не осталось. Однако я не уверен, что смогу найти редактора, который захочет заняться рукописью, иначе мне придется оплатить его труды. Тщеславие – так, кажется, это называют? Такое уродливое слово… – Геркулес вдруг умолк и снова вздохнул. Щеки его еще больше порозовели, и он обернулся к своей помощнице с крайне серьезным выражением на лице. – Эдит, я просто не могу смириться с мыслью о том, что работа закончена и вы оставите мой дом. Я рассчитывал, что мои мемуары об Индии и Африке принесут мне удовольствие и мир в душе. Но это не так: всю радость мне принесло то, что я разделил свои воспоминания с вами и вижу вас каждый день. Я никогда не думал, что найду общество женщины столь… уютным. Я всегда считал их неприятными существами… грозными, подобно гувернанткам и нянькам, или совершенно тривиальными. Нет ничего страшнее леди, которая увлекается флиртом! Но вы для меня самая… столь подходящего мне человека я еще не встречал. – Лицо его стало пунцовым, и синие глаза ярко горели на нем. – Мне будет отчаянно одиноко, если вы оставите меня, но я стану самым счастливым человеком, если вы останетесь здесь в качестве моей жены… Если задел вас, простите, но я все-таки должен сказать: я так люблю вас!..
Типлейди умолк, ошеломленный собственной откровенностью, но глаза его были словно прикованы к лицу миссис Собелл. Раскрасневшаяся Эдит глядела в пол, но при этом улыбалась, и не от смущения, а от счастья.
– Мой дорогой Геркулес, – ответила она очень мягко. – Не могу представить себе такого, чего я хотела бы больше!
Эстер поднялась на ноги, ласково поцеловала подругу в щеку, аналогичным образом чмокнула майора и на цыпочках вышла на залитую солнцем улицу, чтобы взять кеб до Олд-Бейли и приехать к Оливеру Рэтбоуну.
Прежде чем приступить к защите, Рэтбоун посетил сэра Герберта, чтобы дать хирургу рекомендации, как вести себя на месте свидетеля.
Нельзя сказать, чтобы он мечтал о подобном разговоре. Его подзащитный был слишком интеллигентным человеком, чтобы не понимать, сколь шатки его шансы и сколь многое зависит от эмоций, предрассудков и симпатий суда. Адвокат умел воздействовать на эти хитросплетения, однако жизнь врача была подвешена на очень тонкой нити. Свидетельства против него было неоспоримыми: даже самый упрямый не мог в них усомниться.
Однако Оливер нашел Стэнхоупа в куда более оптимистичном настроении, чем рассчитывал. Хирург недавно умылся, побрился и переоделся в чистое. Если бы не тени у него под глазами и не нервно подрагивающие пальцы, можно было бы подумать, что медик был готов к своим профессиональным обязанностям в госпитале.
– Доброе утро, Рэтбоун, – проговорил он, как только дверь в камеру закрыли. – Сегодня ваш черед. С чего вы предполагаете начать? Как мне кажется, для Ловат-Смита это дело далеко не идеальное. Он так и не доказал, что это сделал именно я. И не сможет этого сделать. Он не доказал, что это не мог быть Таунтон, Бек, мисс Катбертсон или кто-то еще. Как вы намереваетесь действовать?
Подобным тоном можно было бы обсуждать интересную медицинскую операцию, от которой не зависела его профессиональная репутация… Разве что шея обвиняемого была чуть напряжена и плечи держались как-то неловко.
Оливер не стал ему возражать. С юридической точки зрения Герберт правильно оценивал значимость фактов. Но даже если не ограничиваться одним сочувствием к обвиняемому, по всем практическим причинам было, безусловно, важно, чтобы сэр Стэнхоуп сохранял спокойный и уверенный вид. Страх, проявленный перед присяжными, они истолкуют как признание в преступлении. Зачем невиновному их опасаться?
– Я вызову вас первым, – громко проговорил Оливер, заставляя себя улыбаться с полной уверенностью. – Я предоставлю вам возможность отрицать любые персональные взаимоотношения с Пруденс, и, конечно же, вы заявите, что не убивали ее. Я бы хотел также услышать от вас описание одного-двух конкретных инцидентов, которые она могла неправильно истолковать. – Защитник внимательно поглядел на своего подопечного. – Если вы ограничитесь общими утверждениями и сошлетесь на ее мечтательность или неправильное истолкование реальности, этого будет недостаточно.
– Я пытался вспомнить, – открыто запротестовал сэр Герберт, сузив глаза и вглядываясь в лицо собеседника. – Но ради бога, поверьте – не могу же я вспомнить все тривиальные реплики, брошенные мной по ходу дела! Я не знаю, сколько раз я был с ней больше чем вежлив. Я нередко хвалил ее – но она всегда была достойна похвал! Чертовски хорошая была сестра милосердия.
Сохраняя молчание, Рэтбоун едва заметно скривился.
– Великий боже! – взорвался его клиент, поворачиваясь на пятке – он словно бы собрался пройти по камере, – но потом замерев перед стеной. – Неужели же вы можете вспомнить каждое слово, которым обмениваетесь с клерками и подчиненными? На свое несчастье, я работаю в основном с женщинами. Быть может, и не следовало бы брать их на работу в больницы! – продолжил он внезапно яростным тоном. – Но ухаживать за больными лучше всего женщинам, и – смею сказать – мы не можем подыскать достаточное количество надежных мужчин, желающих выполнять эту работу и имеющих к ней способности.
Опустив руки в карманы, он принял чуть более вольную позу.
– Я самым ответственным образом рекомендую вам не говорить ничего подобного с трибуны свидетеля, – покачал головой его адвокат. – Поймите, что присяжные – люди простые, а потому относятся к медицине с известным трепетом и весьма небольшим пониманием. И потом, после того как мисс Найтингейл стала национальной героиней, что бы вы о ней ни думали, служившие в Крыму сестры получили тот же статус, пусть они и не так известны. Не старайтесь даже косвенно очернить их! Вот самый важный совет, который я могу вам дать. Если вы на это пойдете, не сомневайтесь – вас осудят.
Сэр Герберт поглядел на него блестящими умными глазами.
– Конечно, – проговорил он негромко. – Я понимаю это.
– И говорите только то, о чем я буду вас спрашивать, – не более! Это абсолютно понятно?
– Да-да, конечно, если вы так говорите.
– Еще учтите: Ловат-Смит очень умен, его нельзя недооценивать. Пусть он похож на странствующего актера, но это один из лучших юристов Англии. Не давайте ему оснований зацепиться за ваши слова, отвечая на его вопросы расплывчато… Он может дразнить вас, выводить из себя, говорить умные колкости, если так, по его мнению, можно заставить вас проговориться. Самое важное наше оружие – это впечатление, которое вы производите на присяжных. И Ловат-Смит понимает это не хуже меня.
Врач побледнел, и между его бровей залегла тревожная морщина. Он глядел на Рэтбоуна, словно бы взвешивая какую-то мысль.