Таунтон нахмурился и неуверенно поглядел на него:
– Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду?
– Я просто не знаю, как точнее выразиться. Я говорю о тех, кто бывает в госпитале: про докторов, священника, казначея, попечителей, родственников пациентов… словом, всех, с кем она могла столкнуться при исполнении своих обязанностей, – попытался объяснить Уильям.
Лицо Джеффри прояснилось.
– Да, понимаю.
– Ну, и как? Она ни о ком не говорила?
Таунтон подумал мгновение, обратившись глазами к далеким вязам, огромные ветви которых играли зеленью под солнцем.
– Увы, мы с Пруденс редко разговаривали о ее работе. – Глаза его сощурились, но на этот раз не от боли или гнева. – Дело в том, что я не одобрял ее занятий. Правда, она неоднократно упоминала о том почтении, с которым относилась к главному хирургу, сэру Герберту Стэнхоупу, человеку из ее же собственного социального класса. Пруденс испытывала величайшее уважение к его профессиональным способностям. Но, судя по ее словам, ничего личного в их отношениях не было. – Он нахмурился, глядя на Монка. – Надеюсь, вы не это имеете в виду?
– Я ничего не имею в виду, – терпеливо ответил детектив, чуть возвышая голос. – Я просто пытаюсь понять, какой она была, догадаться, что могло послужить причиной трагедии: ревность, страх, честолюбие, месть, жадность… все что угодно. Были ли у нее поклонники, о которых вы знали? На мой взгляд, как женщина она была весьма привлекательной.
– Увы, это так. Упрямая, но очаровательная. – На миг Джеффри отвернулся от гостя, чтобы справиться со своими эмоциями.
Уильям подумал, не извиниться ли ему, но решил, что вежливый жест лишь смутит собеседника. Он никогда не знал, что именно следует говорить в таких случаях. Быть может, правильных слов в подобных ситуациях попросту не существовало?
– Откровенно говоря, – заговорил Таунтон через несколько минут, – она ни разу не говорила мне ни о ком, с кем у нее были какие-нибудь отношения. Впрочем, возможно, она и не стала бы мне говорить, зная, как я к ней относился… ведь она была прямой и честной – ее просто насквозь было видно. Впрочем, думаю, что если бы у нее кто-то был, душевная прямота заставила бы Пруденс все рассказать мне. – На лицо его легла печать полного недоумения. – Она ведь всегда утверждала, что любит лишь медицину и что у нее нет времени на обычные женские устремления и наклонности. Я бы даже сказал, что ее привязанность к наукам только крепла со временем. – Джеффри посмотрел на детектива. – Вы не знали ее до Крыма, мистер Монк. Тогда она была другой… совсем другой. Она была… – Он умолк, подыскивая слово. – Она была… мягче. Да, так: мягче, женственней.
Сыщик не стал спорить, хотя слова сами собой просились ему на язык. Когда это женщины были мягкими? Даже самая кроткая из них? Своих собственных приятельниц он предпочитал описывать любыми эпитетами, но только не этим. Обычай требовал, чтобы женщина внешне являла собой мягкость и кротость, но, как правило, под этой маскировочной оболочкой скрывался стальной панцирь, способный посрамить многих мужчин. А уж сила воли и выносливость знакомых Монку женщин была недоступна даже ему самому. Эстер Лэттерли продолжала бороться за его оправдание, даже когда сдался он сам. Забывая о себе, обманом, угрозами, убеждением она заставила его вновь ощутить веру в себя и собрать все силы для борьбы. И он не сомневался, что Калландра, если потребуется, сделает то же самое. Наверное, и Пруденс Бэрримор была похожа на них: такая же страстная, отважная и целеустремленная в своих побуждениях. А всяким Джеффри Таунтонам трудно даже принять подобные черты, а еще сложнее смириться с ними. Быть может, с такими женщинами вообще трудно иметь дело. Одному Господу ведомо, какой колкой, упрямой, прихотливой, ехидной и самонадеянной бывала иногда Эстер!
Едва Уильям вспомнил про мисс Лэттерли, как его недовольство Таунтоном сразу уменьшилось. Этому мужчине, любившему Пруденс Бэрримор, явно пришлось вытерпеть многое.
– Да-да, понимаю, – негромко проговорил сыщик с призрачной улыбкой на губах. – Для вас эта утрата особенно тяжела. А когда вы в последний раз видели мисс Бэрримор?
– Я видел ее утром того дня, когда она умерла… то есть когда ее убили, – поправился Джеффри, побледнев. – Возможно, мы встречались перед самым убийством.
Монк был озадачен:
– Но она погибла рано утром… между шестью и половиной седьмого.
Таунтон покраснел:
– Да, мы встретились не позднее семи часов утра. Я заночевал в городе, а потом зашел к ней в больницу, чтобы повидаться, прежде чем возвратиться домой на утреннем поезде.
– Выходит, у вас было к ней очень важное дело, если вы побеспокоили ее в такую рань?
– Да, это так. – Джеффри не стал предлагать объяснений и замер – насупившийся и замкнутый.
– Если вы не хотите говорить, позвольте пофантазировать. – Монк посмотрел на него с вызовом и жесткой улыбкой. – Нетрудно предположить, что между вами произошла ссора и что вы в очередной раз выразили неприязнь к ее занятию.
– Считайте, что не ошиблись, – так же жестко ответил его собеседник. – Наш разговор был приватный, и я бы не хотел вспоминать о нем, даже если бы ничего не случилось. Но теперь, когда бедняжка Пруденс мертва, я и вовсе умолчу о нем. – Он с вызовом поглядел на детектива. – Увы, дело складывалось не к ее чести… вот и все, что я могу вам сказать. Я оставил ее в раздражении – самом неподобающем, – но тем не менее в полном здравии.
Монк оставил его слова без комментария. Таунтон явно не допускал, что может оказаться в числе подозреваемых.
– А тем утром она не говорила вам, что опасается кого-нибудь? – спросил Уильям. – Быть может, кто-то грубил ей, обижал… угрожал, наконец?
– Конечно же, нет – иначе я бы и сам сказал вам. Могли бы и не спрашивать.
– Понимаю. Благодарю вас за всю предоставленную помощь. Безусловно, леди Калландра будет весьма признательна вам. – Сыщик понимал, что разговор следует закончить соболезнованием, но слова сочувствия не шли с его губ. Он сдержал свое раздражение – хватит с Джеффри и этого! – и поднялся. – Не смею больше тратить ваше время.
– Похоже, что вы не слишком далеко продвинулись. – Хозяин также поднялся и, бессознательно оправив одежду, критически оглядел Монка. – Не знаю, что вы рассчитываете обнаружить подобными методами.
– Я не могу утверждать заранее, что обязательно справлюсь с этим делом, сэр, – ответил Уильям с напряженной улыбкой. – Удача не обязательно ждет меня. Еще раз благодарю вас. До свидания, мистер Таунтон.
Идти на ферму Уайк по выезду, а потом по Бостон-лейн и по полям было жарко, но детектив наслаждался дорогой. Было так приятно ощущать под ногами землю, а не камни мостовой, вдыхать ветерок, несущий из дальних просторов майское благоухание, и слышать только шелест наливающихся колосьев и редкий собачий лай… Лондон вместе со всеми своими бедами отодвинулся далеко… много дальше, чем на те несколько миль, которые отделяли Уильяма от города. На миг Монк забыл Пруденс Бэрримор и впустил в свою душу мир, тишину и давние воспоминания: просторные холмы Нортумберленда, чистый ветер с моря, чаек, кружащих в небе… То, что осталось от его детства. Но все эти первые впечатления; звуки, запахи и лица исчезали у него из памяти прежде, чем он успевал как следует рассмотреть припомнившийся эпизод.