Адвокат гадал, не скрывает ли на самом деле эта невозмутимая маска испуг. Понимает ли подсудимый, насколько он сейчас близок к петле палача и к той боли, которая завершит всю его жизнь? Лихорадит ли ум его… не повергает ли воображение тело его в холодный пот? Или он просто не верит, что его может ждать подобная участь? А может, и в самом деле его укрепляло сознание собственной невиновности?
Так что же действительно произошло между ним и Пруденс?
Рэтбоун зашел довольно далеко в своих речах о романтических заблуждениях убитой. Он читал на лицах присутствующих осуждение и понимал, что дальше предположений идти не следует. Ему все время вспоминались слова отца: «Следуй своей совести».
Но адвокату не следовало ссориться с Монком. Это было излишне. Он отчаянно нуждался в его услугах. Чтобы спасти сэра Герберта от виселицы, а тем более сохранить его репутацию, нужно было обнаружить истинного убийцу Пруденс Бэрримор. Но Оливер не смог даже заставить зал усомниться в виновности хирурга. Один раз он даже уловил в собственном голосе острую нотку паники, когда, поднявшись, чтобы подвергнуть очередную свидетельницу перекрестному допросу, ощутил выступивший на теле пот. Ловат-Смит не мог не заметить этого; он чувствовал, что побеждает, как чует добычу гончая.
Третий день был более успешным для защитника. Уилберфорс допустил свою первую тактическую ошибку. Он вызвал миссис Энн Бэрримор, чтобы подтвердить безукоризненную моральную репутацию Пруденс. Должно быть, обвинитель намеревался усилить общую симпатию к убитой. Миссис Бэрримор держалась как и подобает сраженной горем матери. Обвинитель действовал вполне естественно, и на его месте Рэтбоун сделал бы то же самое: он был готов признаться в этом самому себе.
Тем не менее этот вызов оказался ошибкой.
Ловат-Смит обращался к свидетельнице с уважением и симпатией, но не оставлял той задиристой позы, которую адвокат помнил по предыдущему дню. Обвинитель побеждал, и знал это. Перед ним был знаменитый Оливер Рэтбоун, и это лишь подслащивало победу.
– Миссис Бэрримор, – начал Уилберфорс, чуть склонив голову. – Мне очень жаль расспрашивать вас о весьма болезненных вещах, но я не сомневаюсь, что вы, как и все остальные, хотите, чтобы правосудие свершилось.
Одетая в полный траур, весьма шедший к ее светлым волосам и тонкому лицу, мать Пруденс казалась утомленной. Под глазами ее набрякли мешочки, но она держала себя в руках.
– Конечно, – согласилась она. – Я сделаю все возможное, чтобы честно ответить на ваши вопросы.
– Я не сомневаюсь в этом, – проговорил Ловат-Смит и, ощутив нетерпение судьи, приступил к делу. – Естественно, вы знали Пруденс и ее жизнь как никто другой. Была ли она романтичной, мечтательной девушкой, часто влюблявшейся?
– Вовсе нет, – ответила Энн Бэрримор, широко открыв глаза. – Она была не такой. Это ее сестра Фейт читала романы и представляла себя их героиней. Подобно большинству девушек, она целыми днями мечтала о симпатичных молодых людях. Но Пруденс о них не думала, ее интересовала только учеба. Нездоровое занятие для молодой девушки. – Свидетельница казалась озадаченной, словно бы подобная аномалия до сих пор смущала ее.
– Но, конечно, в девичестве у нее были романы? – настаивал обвинитель. – Время от времени она влюблялась в героев… или, если угодно, в молодых людей? – Уверенность в ответе Энн читалась на его лице и чувствовалась в голосе.
– Нет, – возразила миссис Бэрримор. – Она никогда не делала этого. Даже новый викарий, такой очаровательный молодой человек, привлекший к себе внимание всех молодых леди в нашей области, не вызвал в Пруденс даже малейшего интереса. – Она чуть качнула головой, колыхнув черными лентами на своем чепце.
Присяжные внимательно слушали ее, не зная, верить ли ей или собственному мнению. На многих лицах читались задумчивость и сомнения.
Рэтбоун торопливо глянул вверх на сэра Герберта. Как ни странно, тот не проявлял никакого интереса, словно бы молодые годы Пруденс его не интересовали. Неужели хирург не понимал эмоционального значения этих фактов для понимания присяжными характера погибшей? Неужели он не видел, сколь много зависело от того, какого рода женщиной она была – разочарованной мечтательницей, идеалисткой, благородной и страстной, случайно попавшей в беду или же шантажисткой!
– Вы хотите сказать, что она была вовсе лишена эмоций? – спросил Ловат-Смит, подчеркивая свое удивление.
– О, нет, она все воспринимала весьма остро, – заверила его миссис Бэрримор. – Я всегда боялась, что моя дочь в конце концов заболеет. – Она моргнула несколько раз и справилась с собой лишь с большим трудом. – Конечно, теперь это кажется глупым, не так ли? Увы, эти занятия действительно окончились ее смертью! Мне очень жаль… простите меня, мне очень трудно сдержаться! – Она бросила взгляд полный предельной ненависти на сэра Герберта, и хирург впервые обнаружил признаки смятения. Поднявшись на ноги, Стэнхоуп склонился вперед, но, прежде чем он успел сделать что-то еще, один из двух тюремщиков, постоянно находившихся возле него, взял его за руки и посадил на место.
В зале заохали, завздыхали. Один из присяжных пробормотал что-то едва слышно. Судья Харди открыл было рот, но затем передумал и остался безмолвным. Оливер хотел возразить, но решил промолчать, чтобы не возмутить суд еще больше.
– При всем вашем знании ее характера, миссис Бэрримор… – проговорил Ловат-Смит ласковым голосом, в котором Оливер услышал уверенность, окутывающую обвинителя теплым одеялом. – Мне кажется, вам трудно поверить, что в сэре Герберте Стэнхоупе Пруденс наконец нашла мужчину, которым она могла восхищаться и которого могла любить всей своей пылкой идеалистической натурой… которому она могла уделить все свое восхищение?
– Ни в коей мере, – без колебаний возразила Энн. – Именно этот человек в точности отвечает всем ее мечтам. Она могла счесть его благородным, целеустремленным и блестящим. Такого человека она могла бы любить всем сердцем. – Не в силах больше сдержать слез, женщина прикрыла лицо руками и безмолвно заплакала.
Уилберфорс шагнул к свидетельской трибуне и протянул вверх руку с платком. Рыдающая женщина на ощупь нашла предложенный кусочек ткани.
Теперь Ловат-Смит потерял дар речи: он не мог сказать ничего, что не было бы совершенно тривиальным и абсолютно неуместным. Обвинитель кивнул с легкой неловкостью, зная, что свидетельница не глядит на него, и возвратился на свое место, взмахом руки предложив Рэтбоуну сменить его.
Защитник направился на середину зала, зная, что все смотрят на него. Этот короткий миг принесет ему либо поражение, либо победу.
Кроме негромких рыданий миссис Бэрримор, не было слышно ни звука.
Оливер ждал. Не желая рисковать, он не стал прерывать всхлипываний: такой поступок могли бы принять не только за проявление антипатии, но и за неподобающую поспешность.
Адвокат хотел поглядеть на присяжных, а потом на сэра Герберта, но это могло выдать его нерешительность, и тогда Ловат-Смит догадается обо всем, учует его состояние, как чует дичь по запаху охотничий пес; их соперничество было давним, они прекрасно изучили друг друга, и каждый понимал смысл интонаций и жестов своего оппонента.