7
Всю дорогу до Нижне-Камчатска отец был необычно весел, шутил:
— Безрукий клеть обокрал, голодному за пазуху наклал, слепой подглядывал, глухой подслушивал, немой караул закричал, безногий в погонь погнал… Слышь, Абросим, вот исполним работку, и станешь ты среди мужиков нашенских вовсе за своего… Экая удача, че нас с тобой в энто дело определили!
— А что за дело-то, батя?
— И в каво ты такой торопыга? Погодь, доберемся ужо до места — все узнаешь.
…В Нижне-Камчатск они отправились вчетвером: Плотниковы, Гузнищевский и Хаким. Иннокентий сперва не хотел брать с собой татарина: уж больно рожа у того заметная — рваные ноздри от чужих взоров никак не спрячешь! Но Хаким, боясь, как бы добыча, о которой поминал бывший приказчик, в очередной раз не ускользнула от него, прицепился к Гузнищевскому как банный лист.
— Черт с тобой! — сдался наконец Иннокентий. — Ночью все кони вороные. Глядишь, не заметут лягавые… — А про себя смекнул: «Хакимка, конечно же, плут, однако ж подельник надежный, особливо, если дело кровушкой пахнет… Да и за Плотниковыми приглядит, а то шут их знает…»
— Идем должок отдавать, — сказал он своим спутникам перед выходом из становища. — Атаман нам свое благословение дает. А заодно и тебя испытаем, — зыркнул в сторону Абросима, — каков в деле. Будет уж на дармовщинку ватажные лепешки жевать.
Абросим нахмурился, но взгляд Гузнищевского выдержал, не смутился.
— Наш Абросим есть не просит, а дадут, так не бросит, — попытался отшутиться Иван. Сглаживая резкость Иннокентия, он потрепал сына по плечу: мол, не серчай, атаманов брат шутит.
Но Гузнищевскому было не до шуток. Помимо того, как разделаться с ненавистным комиссионером, не давала ему покоя другая забота: незаметно для Хакима извлечь из тайника за дровяным сараем, что у конторы, кубышку со своим капиталом, по крохам собранным за бытность в компании.
До губернского центра добирались мучительно долго. Шли по ночам, боясь и в этих диких местах кому-нибудь попасть на глаза. Слух нигде так быстро не разлетается, как в глуши.
Затемно же подошли к компанейской конторе.
Гузнищевский, а следом и Хаким заглянули в светящееся окно: здесь ли Хлебников?
— Птичка в клетке…
Отошли, стали совещаться.
По замыслу Гузнищевского стрелять в комиссионера должны были Абросим и Хаким одновременно.
— Так надежней, — пояснил приказчик. — Ты, Иван, на стреме постоишь. А мне надо тут поблизости еще кое-что изладить, — сказал и юркнул в темноту.
Абросим и Хаким зарядили пистолеты, взвели курки. Приблизились к оконцу, и младший Плотников заглянул в него. У стола с притепленной к нему свечой сидел человек. И этим человеком был не кто иной, как его друг Кирилла.
«Как он, посланный в Гижигу, очутился на Камчатке? Чем провинился перед Крестом? Почему Гузнищевский все время называл его комиссионером?» — на вопросы некогда было искать ответ. Сейчас Абросим осознал одно: его черед спасать друга! И неважно, какой ценой…
Абросим скосил глаза на татарина, тот, сопя, целился в Хлебникова — и когда палец Хакима надавил на спусковой крючок, ударил его под руку.
Громыхнуло.
— Ай, дурной башка! Зачем Хакимку толкал? Не попал ведь…
— Переметнуться задумал, сучий потрох… — Невесть откуда появился Гузнищевский. Приказчик прижимал левой рукой к груди сверток, в правой руке был пистолет. — Правду говорил Барбер, ты паскуда еще та… — Иннокентий навел свой пистолет на Абросима…
Опережая выстрел, из темноты метнулся человек. Иван Плотников заслонил сына и рухнул у ног Абросима.
— Отец! — упал тот рядом с ним на колени.
Иван открыл глаза, хотел что-то сказать, но из горла хлынула кровь.
— Как же это, батя? — Абросим растерянно оглянулся.
Ни Гузнищевского, ни Хакима рядом уже не было.
* * *
Ивана Плотникова похоронили на нижнекамчатском погосте. Скромно, по-христиански.
Кирилл и Абросим долго стояли, глядя на холм серой, точно присыпанной пеплом земли.
За сутки, прошедшие после гибели отца, Плотников изменился. Осунулся. Постарел.
Кирилл по себе знал это состояние, когда уходит навсегда тот, кто заслонял тебя от Вечности, и ты остаешься с нею один на один… Тут ничего не переменишь, ничем не поможешь.
И все же, когда возвращались, произнес, обращаясь к другу, иные слова:
— Держись… Все будет хорошо… Главное — мы теперь вместе…
А наутро выпал снег. Первый в этом году. Нежданный.
Он покрыл всю округу — белый, наивно-чистый.
Друзья вышли на крыльцо.
Снежный полог скрыл от людских взоров выбоины дороги, неухоженность обочин, грязь дворов и улиц. Все приобрело торжественный, неземной вид. Снег самим своим явлением как будто отделил от нынешнего утра день вчерашний.
Доподлинно так. Не вычеркнул из памяти, не избыл насовсем, все же, упав именно сегодня, стал гранью между былым и грядущим. Так же, как осеннюю распутицу, припорошил раны души, на малую толику уменьшил боль потери.
День предстоял хлопотный. Необходимо было нанести визит полицмейстеру, пожелавшему лично выслушать рассказ о ночном нападении. Кроме того, подготовить к отправке в Охотск партию бобровых шкур и договориться о расторжке со старшинами окрестных камчадальских селений. Начать решили с менее приятного — с похода в полицию.
Плотников и Кирилл пошли по улице рядом. И следы их прерывистыми цепочками потянулись за ними. До тех пор, пока вдали не сошлись в один, общий след.
Ветер дул со стороны океана, нес седые, косматые тучи.
Должно быть, к новому снегопаду.
1
Большая черная обезьяна хозяйничала в капитанской каюте.
Разворошив нехитрый гардероб, попробовала на зуб эполет парадного мундира. Найдя его несъедобным, вырвала несколько блестящих пуговиц и, после неудачной попытки их разгрызть, зашвырнула в дальний угол.
Потом любознательное дитя тропического леса занялось любимым капитанским глобусом. Сначала, словно в поисках местонахождения корабля, обезьяна внимательно разглядывала модель земного шара. Затем, отломив тяжелую подставку, стала подбрасывать глобус, будто мяч. Это скоро наскучило ей, и она стала корчить рожи перед небольшим венецианским зеркалом в резной раме, намертво прикрепленным к переборке. Ужимки продолжались, пока внимание животного не привлек массивный письменный прибор и бумаги на столе капитана.
Угугукая и повизгивая, обезьяна опрокинула чернильницу и ящичек с песком для сушки перьев. Уселась в растекшейся по столу черной луже и принялась методично рвать страницы судового журнала.