К торжеству лукавого, эти соблазны день за днем, шаг за шагом все больше теснили в душе Елизаветы Яковлевны оплот добрых чувств, нашептывая извечное: «Живем однова…» Молодая женщина, истосковавшаяся по свету, знакам внимания и тому состоянию влюбленности, которое, как шампанское, будоражит нашу жизнь, из последних сил сопротивлялась этой вновь вспыхнувшей страсти.
Когда же нынче, после заутрени, в будуаре генеральши непонятным образом очутилось очередное послание графа, в котором он просил о последнем свидании, Елизавета Яковлевна неожиданно прекратила сопротивление.
«Ma chere Lise! — писал граф. — Надеюсь, я могу еще так называть вас, помня нашу старую дружбу? По независящим от меня обстоятельствам, я принужден буду покинуть земли камчатские навсегда… Быть может, Провидение не даст мне больше счастья видеться с вами. Знайте же, вы одна для меня всю вселенную составляете и могли бы… Впрочем, для чего терзать ваше сердце? Оно у вас — чистое золото… Ежели у вас достанет решимости прийти на встречу к человеку, у коего нет ни одного друга, кроме собственной тени, то я буду ждать вас нынешним вечером в саду подле комендантского дома. Ежели нет, тогда прощайте навеки! Ваш граф Толстой».
Записка выпала у Лизы из рук, сердце ее затрепетало. Из разговора мужа с посланником она краем уха слышала, что графа собираются удалить из посольской миссии, сделав чуть ли не souffre douleur за все, что произошло на шлюпе во время вояжа. Потому слова Федора Ивановича «о последнем свидании» могли означать только одно — решение об его отправке с Камчатки принято бесповоротно…
Елизавета Яковлевна не смогла сдержать рыдания. До обеда она не выходила из комнаты — пыталась успокоиться и при помощи пудры и румян скрыть следы душевных мук. Однако это удалось ей плохо. За обедом все валилось у нее из рук, а во взгляде сквозила такая тоска, что даже Павел Иванович, обычно предельно сдержанный на людях, отбросил церемонность:
— Qu’avezvous, душа моя?
Елизавета Яковлевна только опустила глаза и не нашлась что ответить мужу.
«Точно, у нее мигрень… Все эти быстрые переезды, балы, заботы…» — попытался объяснить сам себе поведение супруги генерал. А та сидела ни жива ни мертва, боясь навлечь новые расспросы Павла Ивановича. По счастью, тревога за жену у губернатора вскоре была вытеснена другими заботами.
После обеда Кошелев ушел в кабинет и долго беседовал с глазу на глаз с Резановым. А Лиза, оставшись одна, разворошила les beaux restes своей московской любви к графу Толстому. Соизмеряя их со страстью, захлестнувшей ее душу теперь, она наконец-то призналась себе, что та давнишняя любовь не только не умерла, но стала смыслом ее жизни.
И еще одно горькое признание сделала себе генеральша: их с Кошелевым, такой счастливый со стороны, союз на самом деле для нее, Лизы, лишь уловка, попытка спастись от любви к графу. Попытка, которая не удалась…
Чистая правда, что в любимом человеке недостатки не замечаешь, а достоинства отыскиваются очень легко, даже если таковых и не имеется. Но Лиза, думая о Федоре Ивановиче, и не пыталась найти ответ, за что она полюбила его. К тому же Лиза всем своим существом чувствовала, что предмет ее страсти — при всех легендах, окружающих его, — все-таки был человеком незаурядным и достойным. Сердце подсказывало генеральше, что он не относился к разряду мужчин, которые волочатся за каждой юбкой и влюбляют в себя женщину, сто раз на дню повторяя ей, что у нее в устах рай, а в очах — блаженство и что все остальные дамы перед нею пустые куклы… Граф, при всей страстности своей натуры и приписываемым ему любовным победам, по глубокому убеждению Лизы, не был ловеласом. Даже будучи влюбленным, она это хорошо помнила по московской истории, он умел сохранять между собой и женщиной некую дистанцию и внешнюю бесстрастность. Но женское сердце обмануть трудно: никто не увлекается с такой силой, как бесстрастные люди! Перечитывая записки графа, она узнавала в них признаки того же чувства, которое владело ее душой.
Рой воспоминаний и сомнений так закружил голову Лизы, что она не заметила, как день сменился вечером. Слуга пригласил губернаторшу к ужину.
К несказанной радости генеральши, за столом, кроме хромого поручика-коменданта, его некрасивой жены и ее самой, не оказалось никого. Хозяин дома объяснил, что губернатор с Крузенштерном и другими офицерами уехали в порт по безотлагательным делам, а посланник, сославшись на недомогание, к ужину не вышел, попросив принести чаю в кабинет.
Ужин прошел в тягостном молчании. Находящаяся обычно в центре внимания, супруга губернатора на этот раз не проронила ни слова. Не отрывая глаз от тарелки, она проглотила несколько кусочков тающей во рту лососины и, пожелав хозяевам доброй ночи, поднялась к себе.
Присев на краешек кровати и крепко сцепив ладони, Елизавета Яковлевна задумалась. Так сидят пассажиры на палубе в момент выхода корабля в море, когда неизвестно, какие сюрпризы приготовит им плавание…
Между тем за окном совсем стемнело и стало удивительно тихо, словно природа, умаявшись за день, попросила у Господа миг покоя. В груди же у Лизы умиротворение никак не наступало. Все ближе и ближе решительная минута… «Идти — не идти?»
Когда же на часах в столовой пробило десять и дом погрузился в дремоту, генеральша накинула на плечи шаль — один из первых подарков Павла Ивановича — и, перекрестившись на образа, выскользнула из комнаты.
Ощупью по стене, стараясь, чтобы не скрипнули ступени, Лиза спустилась в темный коридор и отодвинула засов на двери черного хода.
Ночная тьма и свежесть сразу обступили ее. С минуту Лиза привыкала к мраку, потом разглядела тропинку, узнала ее: в последние недели генеральша не единожды гуляла здесь — и уже уверенней двинулась в глубь сада.
Однако далеко от дома Елизавета Яковлевна отойти не успела — ее кто-то окликнул. Сердце Кошелевой встрепенулось. Она глубоко вздохнула и двинулась на голос, раздвигая ветви.
Выглянувшая из-за деревьев луна осветила мужчину. Каково же было изумление Лизы, когда, приглядевшись, она обнаружила, что перед ней вовсе не тот, к кому она направлялась на свидание.
— Что вы здесь делаете в столь поздний час, Кирилла Тимофеевич? — не сумев скрыть досады, спросила губернаторша неожиданного визави. И тут же спохватилась: ведь Хлебников ее спаситель и ни в чем не виноват. — Простите, но вы меня просто напугали…
— Ваше превосходительство, неотложные обстоятельства побудили меня поступить столь дерзко и просить вас выслушать меня прямо сейчас… — с волнением произнес комиссионер.
«Вот и у этого свои обстоятельства…» — про себя горько улыбнулась генеральша, но сказала другое:
— Все это так странно… Ну что ж, милостивый государь, говорите… Только недолго. Время уже позднее… И потом, нас могут услышать…
Словно подтверждая эти слова, где-то неподалеку скрипнуло окно.
Выждав несколько мгновений, Хлебников заговорил тихим, но полным участия голосом:
— Да-да, ваше превосходительство, я понимаю, вас ждут…