И только мужество, одно, пожалуй, в эти дни не оставило Кошелеву. Невзирая на слабость, кашель и жар, Лиза держалась с мужем и со всеми окружающими так, точно ничего особенного с ней не происходит. Она не стенала, не жаловалась на судьбу, хотя, похоже, догадывалась о тяжести своего недуга. А в минуты, когда ей становилось лучше, порывалась встать с постели, заняться домом, порядок и уют в котором все эти годы держались на ее стараниях.
Как тут не вспомнить Бальтазара Грасиана, написавшего, что немощь духа вреднее немощи телесной! Правда, надо сказать, что со дня болезни Елизаветы Яковлевны генерал ни разу не заглядывал в свой любимый «Карманный оракул». И, может быть, зря. Ведь стоило лишь распахнуть его, и тут же прочитал бы Павел Иванович, что порой лучшее лекарство от беды — забыть о ней! Но разве вспомнишь об этом лекарстве сам, когда тебя настигают беды? И еще один мудрый совет Бальтазара пригодился бы сегодня губернатору. Вот ведь как, обгоняя время, написал благоразумный испанец: «На небесах — все радость, в аду — все горе, а в нашем же мире, что посредине, — и то и другое; мы живем меж двух крайностей, причастные обеим. Судьба превратна: не может быть сплошь счастье либо сплошь несчастье». И опять — в самую тютельку!
Нынче принесли губернатору пакет, пришедший из Санкт-Петербурга. А там окромя газет, повествующих о нашествии узурпатора, о простонародных листках графа Ростопчина, об отказе даже в светских салонах говорить по-французски и нюхать французский табак, об объявлении войны всему иноземному, вплоть до знаменитого лафита и бордо, нашел генерал Кошелев и высочайший рескрипт, коим дозволялось ему самому, взяв с собою опытного порученца, отправиться в действующую армию, дабы принять участие в спасении отечества от супостата. Камчатский губернатор вот уже несколько лет забрасывал канцелярию государя императора и военное министерство, которое возглавлял один из его бывших сослуживцев генерал Барклай де Толли, рапортами с просьбой призвать вновь в военную службу. Прошения оставались без ответа, и вот теперь, когда он уже и надеяться перестал, вдруг долгожданное решение государя! Значит, потребовался России боевой опыт генерала, значит, еще повоюем под славным российским штандартом!..
Только вот как к этому отнесется Елизавета Яковлевна? Конечно, пока ни о каком отъезде речи и быть не может… И все же получение рескрипта — это единственное светлое пятно в череде последних невеселых недель!
Что скрывать, монаршее соизволение прибавило духу генералу. Он даже отстукал по столу костяшками ритм походного марша и решил вызвать капитана Федотова, чтобы сообщить и ему добрую весть. Генерал давно обещал старому служаке — строевому офицеру, тяготившемуся возложенными на него вот уже несколько лет обязанностями полицмейстера, — что в случае положительного решения по своему рапорту непременно возьмет его с собой в действующую армию.
Генерал не забыл о своем обещании, тем паче в скором времени ожидалось прибытие в Нижне-Камчатск нового полицмейстера, а капитан спал и видел себя снова впереди армейского каре и твердил губернатору, что у него на Буонапарте имеется зуб еще с италийского похода.
…Федотов по вызову генерала явился без задержки. Отрапортовал, краснолицый и подтянутый, излучающий неутомимую энергию. «Рано старую гвардию в запас списывать!»
— Ну что, старина, — не по-уставному обратился Павел Иванович к подчиненному, — вот мы и дождались своего часа! Едем на войну!
— Неужто свершилось? Слава тебе, Господи! — истово перекрестился Федотов на образа. — Услышал ты мои молитвы… Когда выезжаем, ваше превосходительство?
— Скоро, скоро, капитан… — Павел Иванович не хотел пока загадывать наперед, убедившись в дни болезни Елизаветы Яковлевны, что все в руках Провидения. — Ты вот что, Евлампий Евграфович, — после некоторой паузы обратился он к капитану по имени-отчеству, но так, что тот понял: разговор перешел на деловой лад, — приготовь-ка свой батальон и полицейские дела к сдаче. Ревизию проведи загодя, дабы, как токмо твой заменщик явится, нам уже никакой задержки боле не было… Уповаю, что все у тебя ладно и вопросов нерешенных нет.
— Есть один, ваше превосходительство, — распушил капитан свои седые усы. Так, наверно, делает кот, почуяв мышь.
— Ну, выкладывай…
— Нынче, ваше превосходительство, с пакетботом «Ростислав» получил я депешу от прямого моего начальника по сыскной линии — иркутского полицмейстера, в коей приказано мне арестовать и, заковав в железа, отправить этапом в Санкт-Петербург комиссионера нашего отдела Российско-Американской компании купца второй гильдии Хлебникова Кириллу сына Тимофеева… — тут капитан умолк, то ли переводя дух, то ли давая возможность губернатору осмыслить услышанное. Федотов знал доброе отношение генерала и генеральши к камчатскому комиссионеру, да и сам до сего дня ничего не имел против него.
— Так… — нахмурился Кошелев, снова пробарабанив костяшками пальцев марш, но на этот раз по-иному, резко и гневно. — В чем же обвиняется Кирилла Тимофеевич? Изволь объяснить!
— В воровстве и растратах, ваше превосходительство…
— И по чьему навету сделано такое серьезное обвинение?
— По доносу некоего Плотникова… Похоже, того самого, коий у нас в Петропавловске приказчиком обретался, а опосля сгинул в тайге…
— Вот те на… Как же это получается? Плотников в друзьях у Хлебникова ходил, доверием его пользовался… Впрочем, сие уже иная история… — губернатор задумчиво поскреб щеку. — Как мыслишь поступить, Евлампий Евграфович?
— А что тут размышлять, ваше превосходительство? В железа и — на «Ростислав»! Он завтра снимается с якоря и обратно, в Охотск!
— В железа, говоришь… Экий ты, братец, службист… — не то с одобрением, не то с укоризной произнес губернатор. — Ужель, положа руку на сердце, ты и впрямь видишь в комиссионере казнокрада?
— Сомнение имеется, конечно… Но ведь бумага-то — казенная… Чай, наверху, прошу прощения, не дураки сидят: не проверив, не послали бы…
— А ежели именно так и случилось? — спросил губернатор, которому кивок капитана на сильных мира сего напомнил его собственную почетную ссылку. — Что, ежели там не разобрались и послали депешу, а ты исполнишь и невинного человека страдать заставишь? Как потом перед Богом и самим собой отчитаешься за неправду сию?
Федотов непонимающе посмотрел на генерала:
— Так как прикажете действовать, ваше превосходительство! Вы же знаете, за-ради вас я ведь не побоюсь и…
Генерал только рукой махнул:
— Ну что ты, Евлампий Евграфович! Это я о своем… А ты поступай, как тебе долг и присяга велят… Токмо уж изволь, чтоб без цепей! Чего хорошего человека перед людьми срамить…
Когда капитан Федотов откланялся и вышел, губернатор направил вестового к комиссионеру Хлебникову, вызывая того на аудиенцию. Павел Иванович был наслышан, что этой весной Хлебников едва не погиб, путешествуя по льду реки Камчатка. Ему доложили, что беспомощного комиссионера подобрали и спасли охотники, очутившиеся неподалеку. После этого Кирилла Тимофеевич долго болел, да и сейчас находится не в добром здравии. Однако медлить со встречей было нельзя: ретивый Федотов тут же бросится исполнять приказ полицейского начальства, и помешать ему губернатор, будучи сам пленником закона, не сумеет. Остается подчиниться обстоятельствам… Они на этот раз сильнее желаний генерала. Вместе с тем отправить по этапу человека, некогда спасшего Елизавету Яковлевну от верной гибели, не простившись с ним и не выказав своего участия, Павел Иванович посчитал для себя недостойным.