Ответил Василий Яковлевич Щелкалов, как ему было велено:
— О союзе вопрос можно решить только после подписания вечного мира. А вечный мир можно подписать только после решения вопроса с Ливонией, исконной вотчиной владык русских, начиная с великого князя Ярослава.
Чтобы пресечь споры о Ливонии, Лев Иванович Сапега демонстративно развел руками:
— Не дал мне король Сигизмунд полномочий о том говорить.
При этих словах думный дворянин Татищев, пожилой человек с расшатанными нервами, не выдержал и устроил скандал.
— Ты, Лев, еще очень молод; ты говоришь все неправду, ты лжешь.
Сапега с презрением ответил:
— Ты сам лжешь, холоп, а я все время говорил правду; не со знаменитыми бы послами тебе говорить, а с кучерами в конюшне, да и те говорят приличнее, чем ты.
— Что ты тут раскричался! Я всем вам сказал, и еще раз скажу и докажу, что ты говоришь неправду. Не лги, ты знаешь, у тебя есть полномочия.
— Ты лжец, ты привык лгать, я не хочу с таким грубияном ни сидеть вместе, ни говорить о делах.
С этими словами, на глазах у царевича Федора Борисовича посол повернулся к двери и вышел вон из Грановитой палаты, всем своим видом показывая, как он оскорблен.
— А ведь Татищев прав, есть у него полномочия. Но как себя вел, как это горделиво отрицал! — с иронией заметил царь Борис.
— Что же делать?
— Вот что Афоня. Витийствовать в Грановитой палате хорошо, когда все уже обговорено, когда послы обо всем договорились. А истинные переговоры идут тихо. Поезжай-ка ты на днях к этому Льву Ивановичу в дом, поговори с ним по-людски. Может, что и получится.
Завтрашним вечером Афанасий Иванович попивал пиво в доме, предоставленном Льву Ивановичу, и, не торопясь, беседовал с ним по-русски. Два дипломата быстро перешли на ты, говорили дружелюбно, но каждый жестко стоял на своем.
— Ну, не пойму я тебя, — говорил Власьев собеседнику. — Не пойму! Почему ты не можешь отдать нам Дерпт и Нарву? Ведь вам их все равно не удержать. Армия на юге, воевать сразу со всеми — и со шведами и с валахами — невозможно.
— Я на то, чтобы отдать Нарву и Дерпт рад бы согласиться, но не могу, — развел руками Лев Иванович Сапега.
Про себя польский политик подумал: «Польский Сейм согласился на войну со шведами только с условием присоединения Эстляндии к Речи Посполитой. Не будет Нарвы и лифляндского Дерпта, значит и война с герцогом Карлом не нужна».
Переговоры зашли в тупик.
Судьба Прибалтики вновь решалась на юге и зависела от того, сумеет ли гетман Ян Замойский вернуть контроль над Молдавией и Валахией. Это понимали и Власьев и Сапега. И потому спокойно продолжили пить пиво, твердо уяснив, что от них, дипломатов, сейчас ничего не зависит. Между делом, Лев Иванович спросил:
— А почему в Москве арестовали боярина Юрия Никитича Романова и сослали в монастырь?
— Да против царя интриги плел. У Государя всея Руси не забалуешь…
Строго говоря, пан Лев, родившийся неподалеку от Орши, был либо русским, либо белорусом, и российский мед был для него напитком предков. — Прим. авторов.
Тут, надо признаться, насчет единства польского и русского языка пан Сапега немножко преувеличил. Но, как сказано! — Прим. авторов.
Как же попали под арест родители будущего основателя династии Романовых и почему Афанасий Власьев был уверен, что они злоумышляли против царя Бориса?
Началось всё с того, что к окольничьему Семену Годунову, троюродному брату царя, пришел дворовой человек боярина Александра Никитича Романова. Явился сей доносчик с конкретной целью.
Семен Годунов недаром имел прозвище «правое ухо царя» — он возглавлял политический сыск. Работу организовал, не мудрствуя лукаво. Вроде бы прост был его метод. Но, между прочим, так не додумались действовать ни царь Иван Васильевич Грозный, ни его верный опричник Малюта Скуратов. Семен Годунов рассуждал: кто терпеть не может бояр? Их крепостные. Вот и велел шеф политического сыска пропускать к себе чужих дворовых людей в любое время. Такой доносчик за ценные сведения получал и свободу, и деньги.
Казначей боярина Александра Романова Бертенев, впрочем, крепостным не был. Но боярина своего за что-то сильно не любил. И пришел к Семену Никитичу со словами:
— Готов на Романовых доносить, за каждым их шагом следить!
Был вечер, беседовали они наедине, в полутьме. Рачительный Семен Годунов по поводу этой полутьмы своим слугам нравоучительно говорил, что свечи надобно экономить. А про себя думал: незачем каждому рассматривать лицо его осведомителей.
— Говори!
— О чем?
— Так ты же с доносом пришел.
— Я пришел сказать, что готов доносить. А грехов за боярином Александром пока не нашел.
— Так чего приперся?!
Семен Годунов, в отличие от своего родственника-царя, был человек грубый и, не задумываясь без замаха, дал собеседнику кулаком в зубы — как посмел этот ничтожный человечишка бездарно отнимать время у него, окольничьего! Удар получился не очень сильный, утирая рукавом кровь, Бертенев порадовался про себя, что зубы целы. И тут до Семена Годунова, внезапно, дошло.
— Погодь, стой, где стоишь! — велел он и глубоко задумался.
И на Бертенева, и даже на его хозяина Александра Романова Семену Годунову было наплевать. Но обвинив Александра Романова, можно было связать с ним и его старшего брата Федора. А это меняло всё дело. Романовы были близкими родственниками Ивана Грозного — тетя Федора была женой Ивана Грозного, и Федор Никитич, наряду с Борисом Годуновым, после смерти сына Ивана Грозного считался одним из двух претендентов на трон. И сейчас все недовольные царем Борисом мечтали заменить его на Федора Никитича. Вот этого опасного человека и надо было бы поскорее сослать туда, куда Макар телят не гонял!
Федор Никитич Романов был человеком весьма своеобразным. В юности он учился за границей — окончил колледж иезуитов в Вильно. Был красив собой, любим в народе, служил воеводой в Пскове, полками командовал. Словом, и образован, и опытен, и репутация в войсках неплохая — соперник опасный. И пусть ничем плохим себя не проявил — пока голова Федора Никитича покоится на его плечах, а не отделена от тела, тревожно будет Семену Годунову.
— Значит так, — сказал он Бертеневу, — завтра придешь сюда в это же время. И последи на всякий случай завтра днем за боярином Александром Романовым: нет ли на нем какой вины?
Когда Семен пришел к Борису Федоровичу, царь уже собирался спать. Семен выгнал спальников из царской опочивальни и тихим голосом изложил свой план.
— Креста на тебе нет! — возмутился царь.
— А что они с нашей Ирой сделать хотели?! — жестко напомнил шеф политического сыска.