– Вот тебе и раз, как же так? Разве не важно знать, кто тебе противостоит? Что умеет и каков сам он воин?
– Важно, повелитель. Но узнав, как построена армия противника и по плохим или хорошим дорогам на нее наступать можно, я узнаю о предводителе больше, чем мне скажет его имя. Узнав, как подкованы кони врага, какой припас собран, я узнаю, на какой путь они рассчитывают – значит, могу угадать: на меня или от меня двигаться намерен мой противник.
– Т-а-а-к, – протянул довольный правитель. – Сам-то чертежи грамотные умеешь составлять?
– Учился, когда на службе в России был. Командиры мои учили…
– Смог бы, скажем для начала, дороги в Бухарском ханстве счесть и чертеж им составить?
– Ежели велишь и грамоту на это дашь да людей знающих и умелых позволишь подыскать – отчего же не сделать.
– Хорошо, завтра же и приступишь, – сказал правитель Ефрему добродушно, а для остальных, повысив голос. – С этого дня беспрепятственно разрешаю тебе приходить во дворец. Отныне никто не смеет приказывать тебе, кроме меня. Команду наберешь себе сам, кого посчитаешь нужным… Даже если нужный для дела человек в чьем-то владении будет!
Аталык обвел грозным взглядом присутствующих. Стояла гробовая тишина. Душа Ефрема трепетала: «Наконец-то! Почти через пять лет добрался до главного. Теперь можно и о местах сих, и о грядущих планах узнавать без всяких препятствий и никого не таясь!».
Для начала он набрал команду из семи человек, взял к себе и Семена. Он описал окрестности Бухары. Составил планы и чертежи. Потом обследовал все ханство и составил карты дорог и укреплений. Примерно счел население. Аталыку доложил, что так легче будет собирать войско и налоги.
Из найденных во дворце правителя старых бумаг Ефрем понял, что все это здесь когда-то делали, но за войнами все забылось. Основную армию в Бухарском ханстве набирали из местного населения. Но это происходило в дни больших походов или для отражения нападений. В мирные дни войско распускали. Ефрем исследовал, записал и доложил правителю и то, где что выращивают, добывают, строят и производят. Правителю нравилась расторопность, рассудительность и результаты работы Ефрема. Но он строго-настрого приказал тщательно хранить собранные сведения от сторонних глаз.
Ефрем сведения эти прятал в новом доме своем, однако с опозданием примерно на месяц, в России князь Григорий Александрович Потемкин читал, например, что «от Оренбурга до урочища Тус-тюбе одно становище, от Тус-тюбе до урочища Каракбдаева еще два становища…» и так перечисление еще двенадцати урочищ и более двух десятков становищ. «От урочища Акчубаклагова до реки Сыр-Дарьи два становища, а при сей реке от Оренбургской стороны кочует киргискайсацкий Эрали-солтан, брат коего, Нурали-хан, кочует в окрестностях Ашигаева и Ябыгаева урочищ, что в двенадцати становищах от Оренбурга». Прочел Потемкин, что между становищами примерно тридцать-тридцать пять верст и что «от Оренбурга до Бухарии около двух тысяч верст, а добраться можно на верблюдах дней за двадцать пять, а на лошадях – дней за пятнадцать.». В таком же духе описал Ефрем и другие пути-дороги земель сих, до того в России мало ведомых. Узнали в Петербурге и то, что от Бухары до полуострова Мангышлак, что на Каспийском море, «…путь самой скорой 25, а на лошадях 18 дней…» и что «…от Мангышлака до Астрахани на судах пути всего одни сутки…» Потемкин отметил тщательность описания дорог, сделанное Ефремом: «Прямо хоть сейчас в поход!». Прочтя послание, Потемкин подумал: «Значит, когда Ефрем сочтет, что миссия его завершена, то имеет разные пути отхода, не обязательно до Оренбурга…»
Однажды, уже летом, аталык, выслушав очередной доклад русского вельможи, сказал:
– Вот что, Ефрем, набери свою команду полностью. Скоро я выйду походом на город Самарканд. Пойдешь впереди войска на день пути, под видом посла. Все попутно будешь выведывать и посылать ко мне гонцов ежедневно… Тамошний правитель, мой данник, как мне донесли, хочет из-под моей руки выйти. А я хочу привести Самарканд к полному подданству… Пора всех удельных князей в кулак взять!
Вскоре гонцы регулярно приносили бухарскому аталыку разведывательные сведения от Ефрема. Он заставлял подобранных людей заучивать на память все, что говорилось или писалось. Поэтому в случае захвата гонца прямых улик не было, а посольская грамота заставляла недругов остерегаться возможной мести бухарского владыки. Все знали, каков его норов.
Данияр-бек быстро подготовил конницу к выбранному маршруту и вскоре привел свое войско к стенам Самарканда. Набег был так стремителен, что самаркандцы не успели ни войско достойное собрать, ни город к обороне подготовить как следует.
Сама природа позаботилась, чтобы княжество сие было предназначено процветанию. Множество виноградников, полей пшеницы, риса, хлопка, бахчей с ароматными дынями и арбузами были заботливо ухожены. Вдоль огромной сети каналов и арыков росли тенистые деревья и располагались кишлаки земледельцев. «Самаркандцы народ рослый и лицом белый, – как писал Ефрем помимо докладов Данияр-беку далекому своему батюшке, проверенным путем в Вологду, – оказались к войне ленивыми». Однако находилось и среди них некоторое число удальцов, готовых отстаивать свои вольности. Они устраивали смелые вылазки, сильно докучавшие бухарцам, но для большинства защитников война была непонятной, тем более с единоверцами.
В одно ясное утро, когда Ефрем в свите Данияр-бека, объезжавшего войско, докладывал ему очередные свои наблюдения, из-за ближайшего пригорка галопом выскочила конная сотня самаркандцев. С гиканьем и визгом понеслись они на почти не охраняемую свиту бухарского владыки. Впереди всех, на гнедом ахалтекинце, выкинув вперед руку с кривой саблей, оскалившись сатанинской усмешкой, летел высокого роста молодой воин. Судя по султану, прикрепленному к парчовой его чалме большим рубином, это был один из знатнейших горожан Самарканда. Он нацелился прямо на Данияр-бека. Карие большие глаза его не мигали на встречном ветру. Страшно было смотреть на этого красавца, идущего в отчаянную, но губительную атаку. Данияр-бек сам воин не из последних, но и он побледнел. Почти в центре вражеского войска горстка храбрецов ценой собственной жизни решила обезглавить рать врага! Это и повергло в оцепенение многих соратников бухарского владыки. Бухарцы все же выдернули из ножен сабли, хотя с места не сдвинулись. Вождь самаркандцев почти уже достиг Данияр-бека, уже привстал на стременах и занес над головой кривой клинок, чтобы развалить до седла ненавистного врага. И тут словно какая-то пружина выпрямилась внутри Ефрема. Его рука снизу послала клинок поперек движения руки самаркандца…
Навсегда застряли в памяти Ефрема: дикий вопль боли, отчаяния, злости, вздыбленный конь, падающее тело самаркандского красавца и качающийся клинок сабли, воткнувшийся под ногами коня аталыка, сжимавший его рукоять обрубок руки…
Одного движения Ефрема хватило, чтобы оцепенение спало со свиты и ближайших к ней бухарских воинов. Буквально несколько мгновений понадобилось, чтобы изрубить в куски отчаянных смельчаков. Пыль, поднятая схваткой, оседала дольше, чем длился сам бой.