Вскоре из черного хода увеселительного заведения появилась укутанная в длинный плащ фигура, и я потихоньку двинулся следом.
На узеньких улочках было не протолкнуться от бродивших в поисках развлечений гуляк, а керосиновые фонари над дверьми веселых заведений и лампы в витринах магазинчиков почти не разгоняли темноту, поэтому особо таиться не приходилось. Достаточно было лишь двигаться в общем ритме, выдерживать дистанцию в пару десятков метров и по возможности избегать освещенных мест. Мешали только зазывалы, для которых в порядке вещей было выхватить из людского потока беспечного зеваку и затащить в свое гнездо порока.
Но хоть поначалу слежка и напоминала беспечную прогулку, дальше, когда оживленные улочки остались позади, пришлось красться, стараясь не выдать себя в тишине погруженных во мрак трущоб. Местные обитатели имели обыкновение укладываться спать с наступлением темноты, и лишь изредка доносился шум запоздалой свары да долетал из дворов крепкий табачный дух.
Район понемногу менялся, дома становились все менее ухоженными, добротные ставни сменились приколоченными крест-накрест досками. Фигура в плаще уверенно петляла по узеньким переулочкам, она ни разу не замерла в нерешительности и не повернула назад, и все же сокращать разделявшее нас расстояние я не спешил, пусть это и было чревато риском отстать и позволить серому пятну раствориться в непроглядной тьме.
Я полагал такой риск оправданным, пока из-под ног с яростным писком не выскочила крыса и не пришлось прятаться в глухой закуток. Когда пару секунд спустя решился выглянуть обратно, улица уже была пуста; я выбежал на перекресток, да только и там никого не оказалось.
Проклятье!
Рука невольно потянулась за пистолетом, но на засаду случившееся нисколько не походило, скорее, неудача подстерегла меня в самом конце пути. А значит…
Я оглядел соседние здания и с ходу отмел дома на противоположной стороне улицы, которые чернели пустыми оконными проемами и дырами в черепице прохудившихся крыш. Ближайшие особняки показались чуть более ухоженными; их и решил проверить в первую очередь.
Заметив в заборе выломанную доску, я ухватил соседнюю, навалился всем весом и без труда выломал трухлявую деревяшку. Глухой треск растворился в тишине переулка, и расслышать его сумел бы разве что сторожевой пес, но ни лая, ни лязга цепи не прозвучало, лишь звенел неподалеку одинокий сверчок, да доносился перестук мчавшего по рельсам паровика.
Я легко протиснулся в образовавшееся отверстие и оказался за оградой, даже не перепачкав пиджак. С доской в руках подобрался к углу дома, осмотрел захламленный дворик и осторожно перешел к окну с выломанными ставнями. Привстал на цыпочки, заглянул внутрь, но в заброшенном доме царил беспросветный мрак.
Заброшенном? Именно так!
Сложно ошибиться, когда видишь оставленное людьми жилище. Оно даже пахнуть иначе начинает. Очень легко уловить то ли сырость некую, то ли просто привкус разлитой в воздухе безысходности.
Здесь так и было. Никаких людей. Сюда даже вездесущие бродяги не заглядывали, это совершенно точно – от сопровождающей их вони никакой насморк не спасет.
Пустышка.
Не став проходить внутрь, я выбрался за ограду и перешел к дому напротив. Попытался подобраться к нему с одной стороны, но почти сразу уткнулся в запертую калитку, дошел до другого угла – и тоже безрезультатно, каменный забор там переходил в стену добротного особняка.
Вероятно, раньше здесь жил преуспевающий мастеровой, но когда округа пришла в упадок и на улицах стало не протолкнуться от всякого отребья, семейству пришлось перебираться в другой район. А может, и не пришлось. Быть может, они цеплялись за старое место до тех пор, пока не поняли, что и сами уже не те, что были раньше.
Деградация – не та болезнь, которую приносят извне; деградация зарождается внутри.
Возвратясь к калитке, я опустился на корточки и сунул мизинец в замочную скважину, покрутил его там, вытащил и без особого удивления разглядел масляный след на чистой коже перчатки. Тогда приставил к каменному забору обломок доски, уперся в нее носком туфли и резко подбросил себя вверх. Деревяшка затрещала, но выдержала – хорошо быть легким! – и мне удалось взобраться на ограду. Наверху задерживаться не стал, осторожно спрыгнул во двор и, тихонько шипя из-за боли в ноге, подкрался к черному ходу обветшалого особняка.
Дверь оказалась заперта, но застекленные филенки вряд ли стали бы серьезной преградой для злоумышленника, возникни у него желание попасть в дом. Не стали они преградой и для меня; я аккуратно выдавил одно из стекол, просунул внутрь руку и отпер задвижку, затем вытащил из кобуры «Рот-Штейр», дослал патрон и тихонько ступил внутрь.
В лицо сразу повеяло сыростью, но здесь к сырости примешивался легкий свечной дымок и запах застарелой болезни.
Тихонько ступая по рассохшимся половицам, я прошел в кухню и выглянул в коридор, в дальнем конце которого дрожали на стенах отблески свечного огонька. Стараясь не шуметь, направился к освещенному дверному проему и вдруг уловил размеренное поскрипывание.
Скрип-скрип. Миг тишины и вновь: скрип-скрип.
С минуту я вслушивался в звенящую тишину, но так и не сумел определить, какого рода механизм издает эти звуки. На ум пришло лишь движение маятника, но непременного для ходиков тиканья разобрать не получалось.
Нет, точно не ходики.
Невесть с чего спина взмокла от холодного пота и захотелось поскорее унести отсюда ноги, но я переборол мимолетную слабость, двинулся дальше и заглянул в просторную гостиную, на столе посреди которой трепетал неровный огонек свечи.
Причина непонятного скрипа оказалась до обидного банальной. Некий тщедушный человечек откинулся в кресле-качалке и самозабвенно раскачивался, не обращая внимания ни на что вокруг. Его тонкая длинная черная тень прилипла к стене, вытянулась под потолок и распласталась на бумажных обоях; человечек раскачивался в кресле-качалке, тень была неподвижна.
Волосы на затылке зашевелились от ужаса, и я бы точно не стал геройствовать и потихоньку ускользнул на улицу, но тут тень повернула голову и посмотрела на меня.
Будь я проклят! Эта тварь посмотрела на меня!
Затем она стремительно втянулась в человечка, и он неестественно тягучим движением поднялся с кресла-качалки. Я и моргнуть не успел, как хозяин очутился рядом, ухватил меня за грудки и резко рванул на себя, подобно цирковому борцу перекидывая через бедро. Спасло кресло-качалка. Скрипучая рухлядь смягчила удар, и столкновение со стеной не вышибло из меня дух; не знаю, каким чудом, но я даже не выронил «Рот-Штейр», и когда обитатель заброшенного особняка вновь накинулся, пытаясь вцепиться в шею, встретил его ударом пистолета. Килограммовая железяка угодила в скулу, и тщедушного человечка просто снесло с ног. Теперь уже я навалился на него и врезал второй раз – рукоятью в лоб. Затылок с деревянным стуком ударился об пол, противник враз обмяк, словно кончился завод у механической игрушки.