Уперев ладонь во впалую грудь, я отвел пистолет для нового удара, но тут из глаз и рта обездвиженного человечка выплеснулась тень, оплелась вокруг меня, стянула призрачными узами, придавила непомерной усталостью.
Едва не теряя сознание от чужеродного воздействия, я дотянулся до вылетевшей из кресла-качалки подушки и накрыл лицо незнакомца, а потом уткнул в нее ствол «Рот-Штейра» и утопил спуск.
Несильно хлопнуло, завоняло пороховой гарью, покатилась по доскам стреляная гильза. Тень сгинула без следа, человечек вздрогнул, руки и ноги его дернулись в предсмертной агонии и обмякли.
Готов.
С болезненным стоном я поднялся на ноги и мотнул головой, прогоняя затянувший ее туман. Пусть из-за погасившей шум подушки соседи и случайные прохожие не могли принять несильный хлопок за пистолетный выстрел, но обитателей особняка этот трюк наверняка не обманул; стоило поторопиться.
Нацепив на нос слетевшие при падении очки, я прижался спиной к стене и проверил «Рот-Штейр». С пистолетом оказался полный порядок. Неподвижный титановый кожух затвора обеспечивал неплохую защиту от потустороннего воздействия, и близость тени – что бы за тварь это ни была – не смогла навредить оружию.
Звон в ушах начал понемногу стихать, тогда я отлип от стены и перешел в прихожую с заколоченной изнутри входной дверью. На второй этаж подниматься не стал, вместо этого заглянул под лестницу в поисках спуска в подвал.
Небольшая дверца оказалась не заперта; ее провал темнел непроглядной чернотой, и я нисколько не сомневался, что разгадка ждет меня именно там.
Проклятье!
Ненавижу подвалы! Просто ненавижу!
Я не страдаю клаустрофобией, не испытываю дискомфорта от пребывания в помещениях без окон и дверей, спокойно спускаюсь в подземку и катакомбы городской канализации, но подвалы…
Подвалы нагоняли на меня совершенно иррациональный ужас, даже не знаю почему. А как бороться с тем, чего и осмыслить толком не можешь?
Не обращать внимания?
Ну-ну…
И, выставив перед собой пистолет, я с тяжелым сердцем двинулся вниз по крутой лесенке, уходящей во тьму. Вопреки ожиданиям, воздух в подвале оказался сухим и теплым, сильно пахло незнакомыми благовониями. Да и мрак на деле оказался вовсе не таким уж беспросветным, каковым представлялся поначалу: по мере того как я спускался по шатким ступенькам, впереди понемногу разгоралось неровное свечение. А когда полутемный коридор вывел в помещение с задрапированными тканью стенами, от сумрака не осталось и следа.
Всюду – на низеньких столиках, полках, тумбочках и даже засыпном полу – были расставлены свечи, неровное колебание оранжевых огоньков рассеивало тени и разгоняло их по углам.
Свечи горели везде, кроме погруженной в темноту ширмы в дальнем от входа углу, и случайностью это не было – там еще курились дымком алые точки фитильков, задутых намеренно или потушенных неосторожным движением.
Я поудобней перехватил пистолет и заранее выбрал свободный ход спускового крючка, а только сдвинулся с места, как ткань ширмы взорвалась, порванная в клочья бросившейся ко мне тенью! «Рот-Штейр» резко дернулся, тяжелая пистолетная пуля перехватила стремительное движение, и на пол рухнуло обнаженное женское тело. Оно покатилось, сбило несколько свечей и в полной неподвижности замерло среди лужиц расплесканного воска.
Проклятье!
Я попятился, уперся спиной в стену и только тогда обратил внимание на некое подобие алтаря у дальней стены. Туалетный столик с трехстворчатым зеркалом был завален кучей безделушек, сплошь покрытых старыми наростами воска, словно свечи долгие месяцы горели на одних и тех же местах.
Мой взгляд вильнул от неподвижного тела только на миг, а подстреленной девице вполне хватило этого, чтобы перевалиться с бока на живот, подтянуть под себя руки и ноги и харкнуть кровью. Опущенное книзу лицо скрывали длинные пряди густых черных волос, но не было никаких сомнений в том, что темные глаза сейчас жадно ловят каждое мое движение.
– Даже не думай, Кира, – предупредил я.
– Кира? – раздался в ответ приглушенный смешок. Девушка тряхнула головой, откидывая волосы, затем одним грациозным движением выпрямилась и спросила: – Действительно думаешь, что меня так зовут?
– Просто хочу предостеречь от необдуманных действий, – заявил я в ответ со всем возможным в этой ситуации спокойствием.
Меж вздернутых грудей Киры зияло пулевое отверстие, из него на живот, бедра и ноги тихонько стекала кровь, но смертельное ранение девушку, казалось, нисколько не беспокоило.
Она улыбалась. Она улыбалась мне!
И еще тень. Та самая тень, что управляла тщедушным человечком из кресла-качалки. Тень волчком вертелась внутри Киры, изредка вырываясь из нее лепестками призрачного пламени, кружась серыми водоворотами в бездонных и уже не совсем живых глазах.
Подобные глаза просто не могли принадлежать человеку, и это пугало. От нервной дрожи спасала лишь тяжесть оружия в руках, но если начистоту – поджилки тряслись все сильней.
Мне было страшно. И тварь это знала.
– Необдуманных действий? – рассмеялась Кира и вдруг запустила два пальца в простреленную грудину. Миг спустя девушка вытащила руку из раны и, разжав окровавленную ладонь, присмотрелась к деформированной пуле. – Немного свинца и меди… – удивилась она, – ты действительно полагал, будто это сможет меня остановить?
Ее рана затянулась сама собой; я судорожно сглотнул и подтвердил:
– Таков был мой план. – Потом добавил: – Но если начистоту, я не собирался доводить дело до стрельбы…
– Умный мальчик, – промурлыкала Кира и небрежным движением выкинула пулю себе за спину. – Переиграл меня, кто бы мог подумать! Раскусил и обвел вокруг пальца. Почему ты вообще заподозрил меня?
– Газета. Тебе не стоило попадать в кадр на похоронах дирижера, – сообщил я и потребовал: – Отпусти Альберта! Отпусти его, и разойдемся по-хорошему.
– Отпустить? – удивилась девушка. – Разве я держу его? Разве это не он алчет моего тела?
– Отпусти его и верни перстень, – меня начала бить нервная дрожь, но отступать было поздно. – Ты не заберешь его душу.
– Какое мне дело до его души? – фыркнула Кира и прошептала: – Мне нужен его талант! Талант, страх и отчаяние! Последний всплеск эмоций перед шагом за грань, затухающее биение сердца… – Она на миг прервалась, затем произнесла уже обычным, слегка скучающим голосом: – Но в первую очередь, конечно, талант. И я заберу его и сохраню для достойного.
– Верни перстень, тварь!
– Слабость непростительна, – будто не услышала меня Кира. – Творец не имеет права на слабость. Никаких сентиментальных глупостей, никаких реликвий и памятных вещичек. Истинный мастер живет сегодняшним днем, он горит и не сгорает. Он идеален. Он достоин своей музы. Все мои… привязанности… – девушка презрительно скривилась, – несли в себе изъян, в каждом была своя червоточина. Никто из них не достиг идеала и никогда бы не смог его достичь.